Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности - Наталия Лебина

стали перемещаться в бани. Эти учреждения при наличии персональных ванн утрачивали свое значение как места просто гигиенического характера. Показательна карикатура, помещенная в одном из номеров журнала «Огонек» за 1961 год. На ней изображен эстрадный оркестр, играющий в бане. Подпись под карикатурой гласила: «У всех квартиры с ваннами. Приходится как-то завлекать посетителей». Конечно, это преувеличение. Многие жители советских городов по-прежнему пользовались банями и в 1960-х годах, и позже. Но для обладателей ванн поход в баню становился приятной экзотической формой досуга, а не простой гигиенической практикой. Любопытную характеристику этого процесса дал в своих воспоминаниях Олег Куратов, представитель советской технической интеллигенции, прошедший в 1960–1980-х годах путь от простого инженера в Новосибирске до руководителя Главка атомного ведомства СССР. «В шестидесятые-восьмидесятые годы, – пишет Куратов, – в Москве и во многих других городах бани становились все более популярными. Все, кто раньше посещал их исключительно в гигиенических целях, довольствовались домашними душами и ванными. Бани превращались в народные клубы с парной, мытьем, выпивкой, закуской и неспешным свободным разговором».

Изменение культурно-бытового феномена бани зафиксировал и советский кинематограф. 1 января 1976 года по советскому телевидению с невиданным успехом прошла картина Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром». В разряд афоризмов вошли реплики актеров о традиции похода в баню перед Новым годом. Менее популярной, но более знаковой представляется фраза, вложенная в уста Ипполита (актер Юрий Яковлев), человека слишком рационального, лишенного фантазии: «Зачем вы в баню пошли? У вас что, ванной в доме нет?» Действительно, ванная, совмещенная с туалетом или раздельная, уже появилась у тех, кто в конце 1950-х – начале 1960-х годов поселился в «хрущевках». Но со временем и это обесценилось. Ведь то, что есть у всех, – уже не предмет вожделения.

Часть III. Жилая площадь

И маленькие кухни, и «гаванны» – локусы так называемой подсобной площади малогабаритных отдельных квартир, – безусловно, изменили быт советских горожан. В их жизни появились новые практики питания и гигиены. Одновременно «личные места общего пользования» косвенно влияли и на другие сферы обыденности. Небольшие размеры кухонь и санузлов в типовых квартирах позволили увеличить так называемую жилую площадь. Ее территория включала места для сна и прокреации, проще говоря, секса и зачатия потомства, а также разного рода домашних занятий.

Пространства, предназначенные для отдыха и приятного во всех отношениях времяпрепровождения, еще до хрущевской жилищной реформы согласно СНиПу 1954 года считались обязательными структурными элементами квартиры. С началом эры «хрущевок», на первый взгляд, ничего не изменилось. Это зафиксировал СНиП 1958 года. В документе подчеркивалось обязательное наличие в комфортном городском жилье помещений «неподсобного характера». Они и в строительно-проектировочных нормах и 1954 и 1958 годов делились на «спальни» и «общие комнаты». Однако в первом случае речь шла о квартирах так называемого покомнатного заселения, а проще говоря, об элитных сталинских коммуналках, а во втором – о «хрущевках», предназначенных для одной семьи. Именно в первые годы хрущевского массового жилищного строительства обрело особый смысл понятие «зонирование». Так архитекторы называют «принцип компоновки квартиры, основанный на четком распределении помещений на дневную и ночную зоны». Одну, нередко именуемую «гостевой», предполагалось размещать у входа в жилье в непосредственной близости к прихожей и кухне. Другая, своеобразная «тихая территория», находилась в глубине квартиры и включала в себя спальню. С этого специфически обособленного в общем пространстве «хрущевок» локуса, пожалуй, стоит начать повествование о жилой площади в объектах типового строительства времен оттепели.

Глава 1. Спальня: интимность в малометражке для одной семьи

Люди 60-х любили и пошутить, и покритиковать. Возможно, это была реакция на неожиданную, хотя и дозированную свободу, а скорее на фантастическую действительность времени десталинизации. Доставалось многим: чинушам, стилягам, бракоделам, бюрократам, взяточникам, «модницам», социальным иждивенцам и т. д. и т. п. Эти сюжеты встречались и на страницах журнала «Крокодил». Одновременно детали советской жизни, достойные не только мягкой иронии, но и жесткого сарказма, зафиксировал лишь неофициальный фольклор 1950–1960-х годов, и прежде всего анекдоты. Их «героями» становились и сам лидер оттепели, и его любимый злак – кукуруза, и наивно-грандиозные планы построения коммунизма к 1980 году, и даже специфика интимной жизни советских граждан. Социально значимой можно считать короткую байку, датируемую 1960 годом: «Жанры современной любви. Комедия – когда есть ЧЕМ и ГДЕ, но нету КОГО. Драма – когда есть КОГО и ГДЕ, но нету ЧЕМ. Трагедия – когда есть КОГО и ЧЕМ, но нету ГДЕ». В общем-то смешно! Однако обращает на себя внимание тщательный подбор определений эротических перипетий, разворачивающихся в СССР. Физиологический контекст проблемы связывают с понятием «драма». Последнее, если верить материалам толкового словаря русского языка, подготовленного сотрудниками Академии наук СССР и изданного в 1984 году, означало в переносном смысле «тяжелое событие, несчастье, переживание, являющееся причиной нравственного страдания». Отсутствие же пространства для любви маркировано словом «трагедия». Им, по данным того же глоссария, в русском языке именовались и литературные произведения, и жизненные ситуации. В основе и тех и других заложен «непримиримый жизненный конфликт, острое столкновение характеров и страстей», как правило заканчивающиеся «гибелью героя». И это уже не смешно.

На протяжении всей истории человечества формировались выраженная функциональность и культурно-бытовая значимость пространства сна. Оно одновременно являлось и местом прокреации. Практически во всех относительно постоянных жилищах спальные локусы иерархически распределены. Главным традиционно считалось супружеское ложе хозяина и хозяйки, специально выделенное, нередко пышно украшенное и, как правило, стационарное. По-иному организовывались территории отдыха других членов семьи. Для них, как и для гостей, «постель» могли сделать в любом месте и на разных «плоскостях». Так было в античную эпоху. В европейском средневековом обществе супружеское ложе хозяина и хозяйки тоже выделялось и местоположением, и убранством. В это время, кстати сказать, появились кровати с балдахинами, они занимали центральное место в парадных спальнях – важнейшей составляющей репрезентативной части богатого жилища. И в интерьере состоятельного русского дома, в первую очередь царского дворца, с конца XV века специальное помещение для сна обретало уже самостоятельный статус. Однако, как писал знаменитый историк, один из первых бытописателей российского прошлого Николай Костомаров, даже в конце XVII века «постели (в первую очередь кровати и особые лавки. – Н. Л.) были принадлежностью только богатых людей, да и у тех стояли больше для вида в своем убранстве, а сами хозяева охотнее спали на простой звериной шкуре или на матрасе. У людей средственного состояния обычной постелью служили войлоки, а бедные поселяне спали на печах… или же на голых лавках». Примерно такую же картину фиксировали ученые-фольклористы в российской деревне и во второй половине XIX века. Для стариков и детей предназначались печь и полати, взрослые располагались