Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

был осужден, но отделался легким приговором в виде позорного столба в базарный день[530]. В похожую переделку попал еще один человек, из Олтона в Хэмпшире, близ Элис Холт[531].

Пожалуй, из разрозненных и фрагментарных данных источников можно сделать еще кое-какие выводы. Так, выясняется, что в Винчестере существовала определенная поляризация между мэром из вигов и городскими властями, с одной стороны, а с другой — недовольной частью населения города, где в 1720 году двое мужчин попали в тюрьму за то, что выкрикивали «Боже, благослови короля Якова Третьего». Счета городского казначея за 1722–1723 годы свидетельствуют о множестве пирушек, устроенных городской управой в знак преданности Ганноверскому дому. Это счета за вино: в годовщину Порохового заговора[532], на обедах по случаю судебных сессий, в годовщину восшествия короля на престол, в годовщину коронации короля, в день рождения короля. В августе в городе появился сам король, совершавший краткую поездку по Хэмпширу. Муниципальные власти отпраздновали это событие, купив по такому случаю новую церемониальную булаву стоимостью 90 фунтов 40 шиллингов и 3 пенса. Ее пронесли перед королем в торжественном и, уж конечно, пышном шествии. Примерно час спустя мимо ратуши проследовала шуточная процессия, возглавляемая «булавоносцем» — «на плече он нес большой кочан капусты с неотрезанным корнем… с намерением высмеять мэра и олдерменов… которые только что пронесли булаву перед Его Величеством». После расследования городской совет решил, что вдохновителем этой демонстрации был некий Эмброуз Тарлтон, мясник; ему предъявили обвинение на ассизах.

Но Тарлтон вновь проявил себя в 1723 году, когда в Винчестере расквартировали гвардию, в основном для подавления «черных». Офицер, командовавший отрядом, пожаловался, что Тарлтон подстрекает солдат к мятежу и укрывает мятежника в своем доме; Тарлтон выказал заносчивость и дерзость по отношению к мэру и мировым судьям. Уолпол посоветовал соблюдать в этом случае осторожность. Он одобрил бы успешное судебное преследование, но «неудачная попытка… даст нарушителю спокойствия повод торжествовать и сделает его еще нахальнее»[533].

У нас не так уж много фактов: шутовская процессия, мясник-бунтарь и, несколько месяцев спустя, беспокойство по поводу того, что в тюрьме должники как попало смешались с «черными», а также слухи о попытках освобождения и анонимное письмо[534]. Вот с такого рода несущественными данными приходится иметь дело. Немногим больше содержит в себе любопытный эпизод в Хэмблдоне в июне 1723 года, который оставил следы только потому, что дал толчок судебному разбирательству в суде консистории. 10 июня, в день рождения Претендента, местный церковный староста по имени Коллинз, которого описывали как «невзрачного, жуликоватого, хитрого малого, с виду совершенно пустого», «разрешил звонить в колокола как утром, так и вечером… а после пошел… в трактир и сверх меры напился со звонарями». Возмутительный трезвон «вызвал много шума и разговоров в этих краях». Коллинза также обвиняли в том, что он часто посещает компанию «папистов», которых в Хэмблдоне и в соседних деревнях было несколько человек, причем довольно состоятельных. Последовавшие за этим процессы в церковном суде свидетельствуют о глубоком и ожесточенном расколе в общине. Коллега Коллинза, церковный староста по имени Томас Лэнд, солидный йомен, присоединился к кампании преследования своего собрата по должности. А через год сгорели шесть штабелей бревен в роще Лэнда, и троих человек, в том числе местного сапожника и кузнеца, объявили виновными в поджоге по Черному акту[535].

Хэмблдон лежал на полпути между Вулмерским лесом и лесом Бир. Колокольный звон в честь Претендента сразу после принятия Черного акта, может быть, о чем-то свидетельствовал. Но из этого мало что можно извлечь. Мы также ничего больше не можем сказать по поводу растревоженного уголка Суррея. Здесь опять возникает странное обвинение в подстрекательстве к мятежу. На Пасху 1721 года Саре Тэтчер, домовладелице, было предъявлено обвинение — расквартированный у нее солдат показал под присягой, что она выругалась: «Черт бы побрал короля, попов и солдат тоже!»[536] Зато мы можем наконец предъявить подлинную якобитскую листовку, написанную от руки и брошенную на улице одного рыночного городка в Суррее, «примерно в 20 милях от Лондона», в 1724 году: «Я надеюсь, что какой-нибудь патриот поднимет народ, чтобы избавиться от этого деспотического правительства, и воодушевит их высказыванием благородного римлянина, который защищал Капитолий… Доколе вы не будете знать, как вы сильны? Сосчитайте, сколько вас»[537].

Такова, при нынешнем состоянии наших знаний, сумма фактов, которыми мы располагаем. В судах не было доказано, что хотя бы один «черный» имел связи с якобитами. (Но разве якобиты когда-нибудь занимались всерьез организационной деятельностью среди простых людей?) Уолпол и Таунсенд, стремившиеся доказать существование подобных связей и использовавшие Пауэра, чтобы получить такие доказательства, остались с пустыми руками. Да, наблюдалось какое-то скрытое недовольство: здесь шествие с капустой, там колокольный звон, несколько притесняемых и запуганных католиков, листовка, подброшенная на улице. Это не так уж много, но и не совсем ничего. Если бы пастор Пауэр повел себя умнее и приложил побольше усилий, он мог бы возбудить некое движение, которое Уолполу действительно пришлось бы подавлять, проливая кровь.

Часть 3. Виги

8. Энфилд и Ричмонд

Одним из последствий принятия Черного акта стала известность еще двух районов, где разворачивалось противостояние лесников и браконьеров (при этом в предшествовавших событиях оба этих района практически не участвовали). Речь идет об охотничьих угодьях Энфилд Чейз и о Ричмонд Парке, лежавших в пределах легкой доступности, верхом или пешком, от Лондона, алчущего дичи.

В 1676 году Джон Эвелин нашел Энфилд Чейз «безлюдной пустыней, в которой, однако, запасено не меньше 3000 оленей». Энфилд Чейз лежал всего в четырнадцати милях к северу от центра Лондона, имел двадцать семь миль в окружности и занимал более 13 500 акров. Эвелин отметил, что здесь не было ни одного здания, кроме трех охотничьих домиков, зато через пятьдесят лет свидетель утверждал, что «богатые и умеющие жить» люди «с тех пор давно возвели» в его границах около сотни домов, окруженных земельными участками.

Но эти домовладельцы были лишь немногими из людей, заинтересованных в использовании Энфилд Чейз. Четыре прихода — Энфилд, Саут Миммз, Эдмонтон и Хэдли — претендовали на дрова и на пастбища для своих лошадей и коров. Говорили также, что «множество распущенных, праздных и буйных личностей, живущих в других приходах», «наводняют» Чейз, «отправляются туда темными ночами с топорами, пилами, серпами, с повозками и лошадьми и, разъезжая туда-сюда, отнимают у честных людей их овец, ягнят и домашнюю птицу, а также производят… великое разорение, опустошение и порчу лучшего леса и подлеска, принадлежащих Вашему Величеству…». С востока Энфилд Чейз на протяжении почти двух миль пересекала Большая Северная дорога, идущая через Барнет. Участок вдоль