Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

Более важно было то, что произошло открытие весьма значительных рынков для скотоводческой продукции в России и в Китае. Естественно, что это обстоятельство создавало новые возможности для расширения размеров казахского скотоводческого хозяйства. Для примера, в 1748 году на ярмарке в Оренбурге было продано 8.5 тыс. лошадей и 41 тыс. овец[224].

В этой ситуации централизация власти не имела для казахских племён особого смысла. В частности, вопрос с доступностью пастбищ за линией российских крепостей можно было решить и без посредничества ханской власти. Напротив, в отдельных случаях было проще договариваться с российскими чиновниками напрямую. К примеру, в Кулундинскую степь российские власти не пропустили людей хана Аблая, разрешили только пропуск скота лояльного им батыра. Это имело отношение и к приобретавшей всё большее значение для казахских племён торговле на приграничных рынках России и Китая. Поэтому племена могли и не откликнуться на те призывы со стороны ханской власти, которые имели политическую мотивацию и при этом затрагивали их экономические интересы.

Важно также, что для централизации власти не существовало соответствующей программы действий. Самое главное, что после гибели джунгар у казахов не было общей внешней угрозы. Напомним, что в XVIII веке наиболее сильные и авторитетные казахские ханы — Абулхаир и Аблай, во многом заработали свою репутацию на организации сопротивления джунгарам. При этом они выделились из ряда других султанов благодаря своим личным качествам. В последней трети XVIII века потребности в организации такого масштабного сопротивления, как против джунгар, у казахов уже не было. Кроме того, появление сильного централизованного государства кочевников в степи традиционно могло быть связано с противостоянием с крупным земледельческим государством. Главным образом для организации на него давления с целью получения от него тем или иным способом ресурсов либо в виде подарков, либо в виде дани.

К примеру, такая модель исторически действовала в китайском приграничье, где объединения кочевых племён вынуждали Китай в периоды ослабления его государственности к выплатам в свою пользу. Когда же Китай был сильным, то кочевые государства распадались на отдельные племена. Это было связано с тем, что в объединении не было практического смысла, а выживать в условиях степи было проще в пределах небольших родоплеменных групп, каждая из которых была заинтересована в тех или иных отношениях с сильным земледельческим государством. В периоды слабости Китая племена снова объединялись с целью вынудить его к выплатам в свою пользу. Именно этот механизм обеспечивал существование государственности в приграничных с Китаем степях.

Но для казахских племён в последней трети XVIII века не было смысла в таком объединении. Российская империя и империя Цин уже находились на границах со степью, они были на пике своей политической и экономической мощи. Соответственно, никакое кочевое государство не могло рассчитывать, что сможет в той или иной форме противостоять им, тем более оказывать на них какое-то организованное давление.

А раз такая возможность отсутствовала, то и потребности в организации усилий всех племён для ведения активной внешней политики, собственно, и не было. В этой связи интересно мнение Савелия Фукса: «Упадок ханской власти в XVIII веке связан с тем, что к этому времени внешнеполитическое положение Казахстана уже исключало для казахов возможность активной внешней политики. Прошло время, когда казахи могли рассчитывать на захват и установление своего господства в соседних оседлых районах»[225]. Конечно, это в первую очередь имеет отношение к Средней Азии. Но здесь во времена, когда Аблай стремился укрепить свою власть, отдельные султаны и племена не нуждались в объединении, им было достаточно собственных ресурсов.

В целом племенам было проще самостоятельно вести кочевое хозяйство и выстраивать отношения с сильными соседями. Естественно, что в первую очередь это имело значение на российском и китайском направлениях. Соответственно, под программу противостояния Китаю и России было очень трудно объединить все самостоятельные субъекты внутренней казахской политики. Хотя понятно, что сильное государство более устойчиво даже в условиях мощного внешнего давления. В любой неблагоприятной ситуации предпочтительнее иметь сильное государство, оно способно сдерживать давление со стороны.

Поэтому у хана Аблая не было шансов на строительство централизованного государства, даже если у него были такие планы. В Казахской степи ко второй половине XVIII века стало слишком много отдельных субъектов в лице ханов, султанов и племён, которые строили собственные отношения с Россией и Китаем, а иногда и с обеими империями. При этом в целом казахи оставались самостоятельными. Потому что ни для Российской империи, ни для империи Цин казахские степи хотя и имели стратегически важное значение, но всё же значительно меньшее, чем все остальные направления их политики. У России главные приоритеты были связаны с европейской политикой, в частности в Польше. Кроме того, в 1768 году началась очередная русско-турецкая война, которая открыла дорогу к началу присоединения к России степей Причерноморья и Северного Кавказа. В свою очередь империя Цин проводила активную политику к Юго-Восточной Азии в направлении Вьетнама, Бирмы.

В этом смысле Центральная Евразия для обеих империй была заведомо периферийной территорией, где обе стороны избегали делать какие-либо резкие движения. Очень образно по этому поводу высказался Анатолий Ремнев: «Государственная граница в условиях Азии носила специфические фронтирные черты подвижной зоны закрепления и освоения. Долгое время (как в случае между Российской и Китайской империями) межимперская территория имела характер буферной территории с редким кочевым населением. Это была своего рода «ничейная земля» (tепа nulius), несмотря на её формальную принадлежность к той или иной империи»[226].

В этой ситуации во второй половине XVIII века казахи остались между Китаем и Россией единственным крупным кочевым народом, фактически сохраняющим свою самостоятельность и практически свой прежний статус. Характерно, что в январе 1759 года генерал-майор Тевкелев и советник Рычков писали в коллегию иностранных дел, что «киргис-кайсацкой народ между степными народами издревле за военный народ почитался, он же никогда и никому никаких податей не плачивал»[227]. Понятно, что данное письмо было отражением дискуссии в России о самой возможности налогообложения казахов. Напомним, что ни Абулхаир, ни другие казахские лидеры в XVIII веке не платили российскому государству ясак. Но и внутри казахской степи система какого-либо более или менее регулярного налогообложения в пользу ханов и султанов также отсутствовала.

Естественно, что при отсутствии серьёзной внешней угрозы отдельные племена не видели особенной необходимости в политической консолидации. Самостоятельность постепенно распространялась вплоть до самых небольших субъектов степной политики. Одним из показателей этого был острый кризис ханской власти в Младшем жузе в последней трети XVIII века.

Но накануне этого в истории степной Евразии произошло весьма масштабное