Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

корточках. До 145 г. до н. э. в Риме не было ни одного постоянного театра, пусть даже деревянного и без крыши, но с расположенными полукругом сиденьями в греческом стиле. Никаких входных билетов не существовало; на спектакли могли приходить рабы, но садиться им не позволялось; женщины должны были оставаться в задних рядах. Аудитория этого времени была, наверное, самой грубой и невосприимчивой в истории драмы — это была толкающаяся, шумная толпа олухов; грустно видеть, как часто прологи просят зрителей сидеть потише и вести себя поприличнее и как часто приходится повторять грубые шутки и банальные мысли, чтобы они были поняты. В некоторых прологах авторы просят матерей оставить детей дома, или грозят шумной ребятне взбучкой, или напоминают женщинам, что не следует так много болтать; такие обращения встречаются даже в середине опубликованных пьес{214}. Если в ходе представления неподалеку устраивался кулачный бой или появлялись канатоходцы, то хочешь не хочешь, а пьесу приходилось прерывать до тех пор, пока более захватывающее зрелище не подходило к концу. В финале римской комедии слова Nunc plaudite omnes («А теперь похлопайте») или что-нибудь в том же роде давали понять, что пьеса закончилась и настал черед аплодисментов.

Самой сильной стороной римской сцены была игра актеров. Обычно главную роль исполнял постановщик, свободнорожденный; остальные артисты были по большей части греческими рабами. Всякий гражданин, который становился актером, автоматически терял свои гражданские права — обычай, доживший до времен Вольтера. Женские роли игрались мужчинами. Так как в эту эпоху публика была не слишком многочисленна, актеры не носили масок, но довольствовались румянами и париками. Около 100 г. до н. э., когда зрителей стало значительно больше, выяснилось, что для различения персонажей маска совершенно необходима. Она называлась персона (persona), очевидно, от этрусского слова, обозначавшего маску, — phersu. Персонажи стали называться dramatis personae — «драматическими масками». Трагедийные актеры носили высокие башмаки, или котурны (cothurnus), комики — низкие сандалии (soccus). Драматические партии пелись под флейту, иногда специальными певцами, в то время как актеры исполняли пантомиму.

Комедии Плавта написаны жестким и быстрым ямбическим стихом и подражают метру, как и содержанию, своих греческих образцов. Большинство латинских комедий, дошедших до нас, были прямой или контаминированной перелицовкой одной или более греческих драм. Обычно предметом подражания становились пьесы Филемона, Менандра или других авторов афинской Новой Комедии. Имя греческого драматурга и название комедии обычно указывались в начале списка. Переделки произведений Аристофана и других авторов Древней Комедии римским драматургам были заказаны, так как один из законов Двенадцати Таблиц определял карой за политическую сатиру смертную казнь{215}. Возможно, именно страх перед этим смертоносным законодательством вынуждал латинского сочинителя крепко держаться греческой обстановки, характеров, обычаев, имен, даже названий монет, которые он находил в оригиналах; если бы не Плавт, римские правовые установления окончательно изгнали бы реалии римской жизни из римского театра. Этот, полицейский надзор не препятствовал пошлости и непристойностям; эдилы хотели позабавить толпу, а не улучшить их нравы; римские правящие круги никогда не испытывали смущения от того, что большинство сограждан невежественны. Зрители предпочитали остроумию площадной юмор, тонкости — буффонаду, поэзии — общедоступность, Теренцию — Плавта.

Тит Макций Плавт — буквально Тит «Плоскостопый Клоун» — появился на свет в 254 г. до н. э. в Умбрии. Приехав в Рим, он устроился трудиться рабочим сцены, накопил денег, нетерпеливо вложил их в какое-то дело и все потерял. Чтобы прокормиться, он стал писать пьесы; его переработки греческих комедий нравились тем, что они были приправлены намеками на римскую действительность. Он вернул свои деньги и получил римское гражданство. Это был человек, кровно связанный с землей и народом, полный кипучего веселья, по-раблезиански дюжий. Он смеялся со всеми и надо всеми, однако был сердечно и искренне расположен ко всему на свете. Он написал или переделал 130 пьес, из которых сохранилось двадцать. «Хвастливый воин» («Miles gloriosus») — это веселое изображение солдата-бахвала, который простодушно внимает льстивым речам прислужника:

Артотрог (парасит). Вот, например, вчера меня

За плащ остановили… (женщины)

Пиргополиник (воин). Ну и что ж они?

Артотрог. Одна из них спросила, не Ахилл ли ты.

«Нет, брат его». Другая же: «Как он красив, Как он изящен!» — «Кудри как идут к нему!» — …С мольбой ко мне пристали обе, чтобы я Провел тебя, как чудо, нынче мимо них.

Пиргополиник. Ужасное несчастие красивым быть!{216}

(Перевод А. Артюшкова)

«Амфитрион» обращает зрительский смех на Юпитера, который, приняв облик мужа Алкмены, призывает себя же быть свидетелем своей собственной клятвы и приносит благочестивые жертвы самому себе{217}. На следующее утро ему удалось соблазнить Алкмену, и та понесла двойню. Эта история была так же популярна в Риме времен Плавта, как и в Париже времен Мольера или современном Нью-Йорке. «Клад», или «Кубышка» («Aulularia») — это рассказ о некоем скупце; в этой комедии скупец изображен более мягкими красками, чем в мольеровском «Скупом»: герой Плавта собирает обрезки ногтей и горестно восклицает, что, пролив слезы, напрасно перевел жидкость. «Менехмы» обыгрывают старинный сюжет о двух близнецах и о том, как в критической ситуации им удается узнать друг друга. Именно отсюда Шекспир заимствует фабулу своей «Комедии ошибок». Лессинг считал «Пленников» лучшей из когда-либо поставленных пьес{218}. Плавту она тоже была по душе, и в прологе он говорит:

Она не то что прочие комедии;

Словечка в ней не будет непристойного;

Не выпустим ни сводни, ни распутницы

На сцену мы, ни воина хвастливого.

(Перевод Я. Боровского)

И это правда; однако она столь запутанна и так зависит от неправдоподобных совпадений и открытий, что тот, кому не по нраву интрига, лишенная жизни, вправе не обратить на нее внимания. То, что делало эти комедии столь популярными, это не их истершиеся сюжеты, но изобилие смешных ситуаций и шальных шуток, столь же едких, как и шекспировские, это множество шумливых непристойностей, это целая галерея падших женщин и время от времени прорывающаяся чувствительность; публика могла рассчитывать на то, что в каждой пьесе она найдет любовь, соблазнение, статного и доблестного героя и раба, гораздо более смышленого, чем все остальные персонажи, вместе взятые. Уже здесь, почти у самых своих истоков, римская литература соприкасается с миром простого человека и благодаря греческим приемам достигает такого реализма в изображении повседневности, какого латинская поэзия больше никогда не знала.

Возможно, именно в год смерти Плавта (184 г. до н. э.) в Карфагене родился