Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

скорее жизнь ученого, чем преуспевающего человека. В юности он повстречался с греческим изгнанником Полибием, который заслужил его благодарность и дружбу на всю жизнь, давая ему добрые советы и снабжая хорошими книгами. Юноша составил себя имя, сражаясь под началом своего отца при Пидне; в Испании он принял вызов врага на единоборство и победил{209}.

В частной жизни он собрал вокруг себя группу выдающихся римлян, интересовавшихся греческой мыслью. Среди них выделялся Гай Лелий, благодушный мудрец и верный друг, справедливый в суждениях и безупречного образа жизни, уступавший только Эмилиану в красноречии и чистоте стиля. Цицерон спустя сто лет буквально влюбился в Лелия, назвал его именем диалог о дружбе, и вздыхал, что ему довелось жить в свою бурную эпоху, а не вращаться в том возвышенном кружке молодых римских интеллектуалов, из которого выдвинулся Лелий. Влияние этих молодых людей на литературу было весьма ощутимым; общаясь с ними, Теренций сумел развить изящный и меткий стиль своих произведений; и Гай Луцилий (180–103 гг. до н. э.), возможно, именно у него научился придавать своим сатирам социальную остроту и бичевать пороки и наслаждения своего времени.

Греческими менторами этого кружка были Полибий и Панетий. Полибий на протяжении многих лет жил в доме Сципиона. Он был трезвомыслящим человеком и рационалистом, у которого оставалось мало иллюзий относительно людей и государств. Панетий приехал с Родоса и, как и Полибий, принадлежал к греческой аристократии. Долгие годы его связывали со Сципионом отношения сердечной привязанности и взаимного влияния: он взволновал Сципиона, открыв ему все благородство и глубину стоицизма, и, возможно, именно Сципион убедил его видоизменить крайний этический абсолютизм, присущий стоическим учениям, и придать ему побольше практичности. В книге «Об обязанностях» Панетий изложил центральные идеи стоицизма. Человек, писал он, есть часть целого и должен сотрудничать с ним — со своей семьей, страной и божественной мировой Душой; он находится в этом мире не для чувственных наслаждений, но чтобы без страха и упрека выполнить свой долг. Панетий, в отличие от ранних стоиков, не требовал достижения совершенной добродетели или полного равнодушия к благам и радостям жизни. Образованные римляне ухватились за эту философию в надежде на то, что она сможет достойно заменить им те верования, которым больше не было веры, и в ее этике увидели моральный кодекс, который идеально соответствовал их традициям и убеждениям. Стоицизм вдохновлял Сципиона, питал честолюбие Цицерона и лучшее «я» Сенеки, вел Траяна, утешал Аврелия и был совестью Рима.

V. ПРОБУЖДЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ

Одно из главных намерений Сципионова кружка заключалось как раз в том, чтобы поощрять развитие литературы и философии, чтобы выковать из латинской речи утонченное и гибкое орудие, чтобы увлечь римских муз к питающим родникам греческой поэзии и взрастить аудиторию для подающих надежды писателей и поэтов. В 204 г. до н. э. Сципион Африканский доказал силу своего характера, радушно приняв в Риме поэта, доставленного туда Катоном, самым непримиримым противником всего, что было связано со Сципионом или его друзьями. Квинт Энний происходил от греческих и италийских предков и родился близ Брундизии (239 г. до н. э.). Он получил образование в Таренте, и его увлекающийся дух находился под сильным впечатлением греческой драмы, ставившейся на тарентских подмостках. Его воинская доблесть, проявленная в Сардинии, пришлась по душе Катону, который находился там в качестве квестора. Прибыв в Рим, он зарабатывал на жизнь преподаванием греческого и латыни, читал друзьям свои стихи и стал вхож в кружок Сципиона.

Едва ли существовал хоть один поэтический жанр, в котором он не пробовал свои силы. Он написал несколько комедий и не менее двадцати трагедий. Он был поклонником Еврипида, заигрывал, как и тот, с радикальными идеями и досаждал благочестивым гражданам такими эпикурейскими остротами, как, например, следующая:

Есть над нами боги в небе, гак всегда я говорил,

Но до нашей смертной доли тем богам и дела нет.

Добрым доля, злым недоля, — вот их цель, а где она?{210}

(Здесь и ниже стихи Энния даны в переводе М. Л. Гаспарова)

Согласно Цицерону, слушатели наградили эти строки аплодисментами{211}. Энний перевел или переложил «Священную историю» Эвгемера, который доказывал, что боги были просто умершими героями, обожествленными народным чувством. Он также не устоял и перед определенного рода теологией, потому что объявлял, что душа Гомера, пройдя через многие воплощения, в том числе побывав Пифагором и павлином, теперь поселилась в теле Энния. Он написал яркую эпическую историю Рима от Энея до Пирра, и эти Анналы были вплоть до Вергилия национальной поэмой Италии. От нее дошло лишь несколько фрагментов, самый знаменитый из которых — это строка, которую не уставали повторять римские консерваторы:

Moribus antiquis res stat Romana virisque.

Нравами предков сильна и могуча республика римлян.

С точки зрения метрики эта поэма произвела настоящую революцию: она заменила «распущенный» сатурнийский стих Невия струящимся и гибким гекзаметром — размером греческой эпической поэзии. Энний отлил латинский язык в новые мощные формы, насытил свои строки плотью мысли и в методе, словаре, тематике и идеях стал прямым предшественником Лукреция, Горация и Вергилия. Чтобы увенчать свой творческий путь, он написал трактат о вкусной пище и умер от подагры в возрасте семидесяти лет, успев написать гордую автоэпитафию:

Да не оплачет слезами никто ни меня, ни надгробье

Плачем. Зачем? По устам рею живых — я, живой!{212}

Энний преуспел во всех формах, кроме комедии. Возможно, он относился к философии слишком серьезно, забывая свой собственный совет: «Человек должен заниматься философией, но не перехватывать через край»{213}. Народ справедливо предпочитал смех философии и сделал Плавта богачом, оставив Энния в бедняках. На том же основании он не слишком поощрял римских трагиков. Трагедии Пакувия и Акция встретили одобрение аристократии, равнодушие народа и со временем были забыты.

В Риме, как и в Афинах, пьесы представлялись вниманию публики государственными должностными лицами и давались либо на религиозных праздниках, либо на похоронах выдающихся граждан. Театр Плавта и Теренция представлял собой деревянные подмостки, на которых находились декорации (scaena), а перед ними округлая орхестра, или платформа для танцев; задняя половина этого круга образовывала проскений, или сцену. Эта непрочная конструкция разбиралась по окончании праздника, как и эстрады ревю сегодня. Зрители стояли или сидели под открытым небом на стульчиках, которые принесли с собой, или на