Анатолий Елкин - Арбатская повесть

— То есть как это — стоит ли?! Вы же помните, что сказал Виссарион Григорьевич о Капнисте. Мол, поблек бы на «фоне Пушкина»!

— Так все уже «образовалось». Увлекся Белинский. Вообще в этой статье говорил, что сатира и комедия — не искусство. Сам себя поправил всем последующим творчеством.

— Но Капнист!..

— Вы слишком строги к Белинскому, Мария Ростиславовна. Все же он в «Литературных мечтаниях» впервые громко заявил об отношении литературы к обществу, о том, что литература должна служить высоким гражданским идеалам. Что она — не праздное времяпрепровождение…

— Мне от этого не легче!

Она так и сказала: «мне», как будто Белинский не далее как вчера обидел мою добрую знакомую.

Я понял: нужно «выводить» спор из тупика методами дипломатическими:

— Ничего особенного не случилось, Мария Ростиславовна. Вот вы приехали в Москву для чего? Вместе с Россией праздновать юбилей Капниста. Все стало на свои места. А Белинский… Тогда от него многим досталось: и Карамзину, и Сумарокову, и Тредиаковскому… Простим ему это, Мария Ростиславовна!..

— Ладно, простим! — великодушно согласилась она.

Я-то отлично знал, что моя знакомая по натуре — человек добрейший. Да и кто из нас в чем-то не главном не ошибался в жизни! В конце концов Белинский-то у нас один! Стоило ли сердиться на него по пустякам!..

Сто сорок лет минуло с той поры, когда читающая Россия была потрясена смелостью, с которой 23-летний Белинский (тогда еще это имя мало что кому говорило) дерзновенно посягнул в «Литературных мечтаниях» на общепризнанные авторитеты.

А сердце Марии Ростиславовны все еще не остыло…

Да, мы привыкли, что о «Литературных мечтаниях» В. Г. Белинского славные ученые мужи размышляют в солидных научных трактатах, неторопливо взвешивая все «за» и «против» в этом страстном полемическом вызове молодого «неистового Виссариона» официозной критике. Или читали об этой программной статье в предисловиях и послесловиях, уже тронутых холодком небезликого времени. Да и зачем горячиться — страсти давно улеглись, и история все «разложила» по рангам и полочкам: где стоять Пушкину и Державину, чем потомство признательно Ломоносову и Капнисту.

А мы стояли с Марией Ростиславовной на шумном московском перекрестке, размахивали руками и комментировали «Литературные мечтания» столь бурно, словно речь шла не о строках, появившихся в еженедельнике «Молва» в сентябре 1834 года, а о нашумевшей статье в журнале, только что купленном в газетном киоске.

Сразу после нового, 1975 года на телеэкраны в дни школьных каникул вышел поставленный по сценарию Анатолия Рыбакова трехсерийный фильм «Бронзовая птица».

Трудной для актрисы была эта роль — роль почти без текста. «Играли» ее лицо, манера поведения, жесты, мимика. И все же нашла Капнист те единственно нужные краски, которые заставили зрителя поверить в правду образа.

Сыграть «саму себя»? Но разве «графиня» — моя добрая, прекрасная Мария Ростиславовна. Роль — еще одна творческая победа замечательной русской актрисы.

В нужный момент не все сразу приходит на память. Но, перечитывая позднее томик Белинского, я не смог отказать себе в удовольствии выписать несколько строк и послать их Марии Ростиславовне: «Ябеда» принадлежит к исторически важным явлениям русской литературы как смелое и решительное нападение сатиры на крючкотворство, ябеды и лихоимство, так страшно терзавшие общество того времени…» И далее:

«Это произведение было благородным порывом негодования против одной из возмутительных сторон действительности, и за это долго пользовалось оно огромною славою…»

«Мария Ростиславовна, — сделал я приписку, — дорогая Мария Ростиславовна! Вспомните Смоленскую площадь. Ей-богу, на Виссариона Григорьевича ворчать не стоит…»

3. У ВДОВЫ КОЛЧАКА, ИЛИ КАК АВТОР ПОЛУЧАЕТ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ, ЧТО ОН НА ВЕРНОМ ПУТИ

В те дни юбилейных торжеств Мария Ростиславовна и сдержала свое обещание — познакомить меня с вдовой Колчака.

Анна Васильевна Тимирева, по причинам понятным и объяснимым, долго не шла на эту встречу.

Но характера у Капнист хватало, и Анна Васильевна наконец сдалась.

— Сегодня ровно в четыре, — сообщила мне по телефону Мария Ростиславовна. — И не опаздывайте. Анна Васильевна — человек пунктуальный…

Я приехал за час до назначенного срока, так еще и не веря в реальность предполагаемой встречи. Нашел на Плющихе мрачный старый дом с рифленым сводом арки, зашел во двор, где ребята играли в снежки… Но вот из стремительно подлетевшего такси выскочила улыбающаяся Мария Ростиславовна.

Входим в прихожую, до потолка заваленную книгами. Они везде — на полках, тумбочках, этажерках, стеллажах.

Через проем двери вижу сидящую за столом седую невысокую женщину. Близорукие, сухие глаза.

— Скажите откровенно, для какой цели вы беседуете со мной? Что вас интересует? Вы же прекрасно понимаете, что мои оценки будут носить и носят понятный личностный характер.

В таких случаях нужно идти в открытую: историк не может добывать материал этически несостоятельными методами. В гражданскую мой отец был комиссаром, и не было для него, как и для миллионов вставших под знамена революции, более ненавистного имени, чем Колчак.

Время не делает черное белым, и не нужно здесь ни хитрить, ни притворяться. Но не только право, но и долг литературы, как искусства, изображать любую историческую фигуру не однолинейно, а многогранно, во всей сложности личности и характера человека.

Положение мое было не из простых, и я отлично понимал это, излагая Анне Васильевне все эти обстоятельства и пояснив специально, что цель моего визита — не «болевые точки», а попытка выяснить, поскольку это необходимо для книги, точку зрения Колчака, как командующего Черноморским флотом, на все произошедшее с «Императрицей Марией».

Разговор разворачивался не сразу и не вдруг: контакт наладился примерно через полчаса.

Я рассматривал фотографии Колчака, листал его письма.

Небольшая комнатка на первом этаже хмурого, скорее петербургского, чем московского, дома, сфокусировала непростую и нелегкую жизнь ее хозяйки: прихожая, забитая книгами, бюст отца — бывшего директора Московской консерватории на стеллаже, пожелтевшие фотографии 1910—1917 годов. Вот — сама Анна Васильевна — женщина ослепительной красоты и изящества. Снято в Гельсингфорсе в 1914 году. Он же — с вице-адмиральскими погонами, в пору командования Черноморским флотом.

Отрывистая мозаика рассказа, из которой постепенно складывались и портрет и перспектива…

А вот и главное, ради чего я искал этой встречи. Весь внутренне напрягаясь, задаю вопрос:

— Что он думал о причинах гибели «Императрицы Марии»?

— Александр Васильевич много размышлял об этом. И даже не раз возвращался к взрыву в письмах ко мне. Колчак не верил ни в несчастный случай, ни в самозагорание пороха. Помнится, он тщательно анализировал схожесть катастроф «Императрицы Марии» и других кораблей и всегда приходил к выводу: «Нет, это не может быть случайностью. Здесь не обошлось без рук немцев… Доказать я это документально сейчас не могу, но, уверен, в будущем доказательства появятся».

Через несколько месяцев в его письме ко мне снова была фраза: «Я убежден: взрыв на «Марии» — это дело рук немцев». Любопытна и такая деталь. В другом письме он рассказывал: «Хорошо, что мне удалось прибыть на гибнущую «Марию» сразу. Пришлось применить чрезвычайные меры, говорить с матросами, чтобы предотвратить уже другой, быть может, более опасный взрыв — революционный. Атмосфера была накалена до предела. Тогда я впервые понял, что армия и флот выходят из повиновения, что революция не за горами…»

Так проясняется точка зрения Колчака на столь давние теперь события в Северной бухте…

Разговор закончился к ночи, и когда мы вышли на улицу, по Плющихе мела злая ноябрьская поземка.

Анне Васильевне нужно было заехать к подруге, мы долго ловили такси, но время шло, и пришлось воспользоваться услугами автобуса. Благо, путь предстоял недолгий: до Смоленской площади — две остановки.

Голова у меня шла кругом, все казалось нереальным, приснившимся. Да такому и трудно сразу уложиться в голове: смешались все времена и эпохи.

В Москве 1973 года, в набитом битком автобусе, мирно беседуя о так рано пришедших в столицу морозах, ехал я, сын комиссара гражданской войны, дравшегося с Юденичем, вдова «того самого» Колчака и «графиня» Капнист. У Смоленской грохотали бульдозеры, снося старый особнячок, а Мария Ростиславовна вдруг сказала, что, когда к ним в дом пришел молодой Шаляпин, «стояли точно такие же погоды…»

4. Я ПРИБЛИЖАЮСЬ К РАЗГАДКЕ ТАЙНЫ