Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

напомнив гордые доблести исчезающей римской породы. Тиберий Семпроний Гракх (179 г. до н. э.) правил, сообразуясь с нравами и установлениями местных жителей, завязал дружеские отношения с главами племен и наделил бедняков землей. Но один из его преемников, Луций Лукулл (151 г. до н. э.), нарушил соглашения, заключенные Гракхом, нападал безо всяких поводов на любое племя, способное принести ему крупную добычу, и убил или обратил в рабство тысячи испанцев, не беспокоясь о подыскании благовидных предлогов. Сульпиций Гальба (150 г. до н. э.) заманил в свой лагерь 7000 туземцев, обещая заключить с ними договор о пожаловании им новых земель; когда они собрались, он окружил их солдатами и обратил в рабство или уничтожил. В 154 г. до н. э. племена, населявшие Лузитанию (Португалия), вступили в войну с Римом, которая продолжалась шестнадцать лет. Среди них выделился талантливый вождь Вириат — настоящий герой обликом, выносливостью, мужеством и благородством. Восемь лет он наносил поражения всем армиям, высылавшимся против него, пока наконец римляне не подкупили его убийц. Мятежные кельтиберы Центральной Испании выдержали пятнадцатимесячную осаду в Нуманции, питаясь под конец мертвецами; наконец в 133 г. до н. э. Сципион Эмилиан измором вынудил их капитулировать. В целом политика Римской Республики по отношению к Испании отличалась такой жестокостью и непорядочностью, что издержки значительно превышали достигнутые здесь выгоды. «Никогда еще, — писал Моммзен, — войны не велись с таким вероломством, свирепостью и алчностью»{186}.

Добыча из разграбляемых провинций подпитывала ту вакханалию развращенного и эгоистического богатства, которому было суждено навлечь на Республику ужасы революции. Контрибуции, взимаемые с Карфагена, Македонии и Сирии, рабы, которые текли в Рим после каждого успеха на полях брани, драгоценные металлы, захваченные во время покорения Цизальпинской Галлии и Испании, 400 000 000 сестерциев (60 000 000 долларов), взятые у Персея и Антиоха, 4503 фунта золота и 220 000 фунтов серебра, награбленные Манлием Вульсоном в его азиатских походах{187} — эти и другие неожиданные стяжания за по л столетия (202–146 гг. до н. э.) превратили имущие классы Рима из людей состоятельных в таких баснословных богачей, какими были прежде только монархи. Солдаты возвращались из этих исполинских набегов с подсумками, под завязку набитыми деньгами и трофеями. Поскольку количество денег в Италии росло быстрее, чем строительство, столичные владельцы недвижимости утраивали свои состояния, не пошевелив и пальцем. Промышленность отставала от коммерции; Риму было не обязательно производить товары; он собирал деньги со всего мира, чтобы оплачивать ими товары, свозившиеся в него со всего мира. Общественные работы развернулись с невиданным доселе размахом и обогатили не одного «мытаря», жившего за счет государственных контрактов; любой римлянин, у которого было хоть немного денег, покупал акции публиканских корпораций{188}. Банки множились и процветали; они платили проценты по вкладам, получали деньги по чекам (praescriptiones), платили по счетам своих клиентов, ссужали или занимали деньги, распоряжались ими или делали инвестиции и жирели на таком безжалостном лихоимстве, что головорез (sector) и ростовщик назывались одним и тем же словом{189}. Рим становился не промышленным или коммерческим, но политическим и финансовым центром белой расы.

Получив в свое распоряжение такие средства, римский патрициат и верхушка среднего класса с впечатляющей стремительностью отошли от стоической простоты и предались не знающей ограничений роскоши. При жизни Катона (234–149 гг. до н. э.) эта трансформация завершилась практически полностью. В то время как семьи становились малочисленнее, дома возводились все более просторными; в гонке показных расходов римляне обзаводились все более изысканной утварью; огромные деньги тратились на вавилонские ковры, ложа отделывалась слоновой костью, серебром и золотом; драгоценные камни и металлы сверкали на столах и стульях, в нарядах женщин, конской сбруе. Так как физическое напряжение уменьшилось, а богатство возросло, старинная простая диета уступила место долгим и тяжелым трапезам с мясом, развлечениями, деликатесами и кондитерскими изделиями. Экзотические блюда стали неотъемлемым атрибутом застолий римлян с определенным общественным положением и амбициями; некий магнат заплатил тысячу сестерциев за поданные к столу устрицы; другой выписывал анчоусы по цене 1600 сестерциев бочонок; третий выложил 1200 сестерциев за сосуд икры{190}. На невольничьих рынках хорошие кулинары продавались за умопомрачительные деньги. Пьянство росло; кубки стали делать внушительных размеров, предпочитая изготовлять их из золота, вино разбавляли все меньше, а часто пили и вовсе неразбавленным. Сенат принимал законы о расходах, ограничивая траты на пиры и одежды, но так как сами сенаторы не обращали на эти предписания никакого внимания, остальные не слишком волновались об их соблюдении. «Граждане, — скорбел Катон, — больше не прислушиваются к хорошим советам, потому что у брюха нет ушей»{191}. Индивидуум все более ревниво осознавал свои права перед лицом государства, сын — перед лицом отца, жена — перед лицом мужа.

Власть женщин растет обычно вместе с благосостоянием общества, потому что, когда желудок полон, голод уступает место любви. Проституция процветала. Контакты с Грецией и Азией стимулировали распространение гомосексуализма; многие богачи платили за фаворита до таланта (3600 долларов); Катон жаловался, что смазливый мальчик стоит дороже, чем ферма{192}. Однако и женщины не собирались сдавать поле боя этим греческим и сирийским захватчикам. Они энергично взяли на вооружение все то, что стало доступно им благодаря богатству. Косметика стала предметом первой необходимости, а привозимое из Галлии едкое мыло превращало седеющие волосы в ярко-рыжие локоны{193}. Богатый буржуа горделиво наряжал жену и дочь в дорогие уборы и драгоценности, делая из них глашатаев своего благополучия. Роль женщин возросла даже в правительстве. Катон кричал, что «все остальные мужи правят своими женщинами, и только мы, римляне, правящие всем миром, находимся в подчинении у своих женщин»{194}. В 195 г. до н. э. свободные римлянки ворвались на Форум и потребовали отмены Оппиева закона (215 г. до н. э.), который запрещал женщинам пользоваться золотыми украшениями, пестрыми платьями и повозками. Катон предсказывал, что Рим рухнет, если закон будет отменен. Ливий вкладывает в его уста речь, которая раздавалась в ушах всех поколений:

Если бы мы, каждый из нас, сумели отстоять права и авторитет мужа среди наших собственных домочадцев, нам не пришлось бы сегодня столкнуться с таким поведением женщин. Положение вещей сейчас таково, что наша свобода принимать решения, которая была прежде уничтожена женским деспотизмом в наших же домах, попирается и топчется уже и здесь, на Форуме!.. Припомните все те предписания, касавшиеся женщин, благодаря которым наши предки укротили их своеволие и сделали их послушными мужу; однако и такими ограничениями, как видно, мы едва можем удерживать их в узде. Если же вы теперь позволите им избавиться от этих