Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант

женские обители и оставлял сильные духовные гарнизоны для охраны своих завоеваний на каждом шагу. Он сделал так, что вступление в церковный сан казалось высшим приключением; он собрал вокруг себя мужественных и преданных мужчин и женщин, которые терпели любые лишения, чтобы нести благую весть о том, что человек искуплен. Он не обратил всю Ирландию; некоторые очаги язычества и его поэзии сохранились и оставляют следы по сей день; но когда он умер (461 г.), о нем, как ни о ком другом, можно было сказать, что один человек обратил нацию.

Лишь на втором месте после него в любви ирландского народа стоит женщина, которая сделала больше всего для закрепления его победы. Святая Бригида, как нам рассказывают, была дочерью рабыни и короля, но мы не знаем о ней ничего определенного до 476 года, когда она приняла постриг. Преодолевая бесчисленные препятствия, она основала «Церковь дубового дерева» (Cill-dara) в месте, до сих пор носящем такое название, в Килдаре; вскоре она превратилась в монастырь, женский монастырь и школу, столь же знаменитую, как и та, что выросла в Патриковом Армаге. Она умерла около 525 года, почитаемая по всему острову; 10 000 ирландских женщин до сих пор носят имя «Мария из Гаэля». Через поколение святой Руадан наложил проклятие на Тару; после 558 года, когда умер король Диармуид, древние залы были заброшены, а короли Ирландии, все еще языческие по культуре, стали христианскими по вероисповеданию.

III. ПРЕЛЮДИЯ К ФРАНЦИИ

1. Последние дни классической Галлии: 310–480 гг.

В IV и V веках Галлия была самой процветающей в материальном плане и самой развитой в интеллектуальном отношении из всех римских провинций на Западе. Почва была щедрой, ремесла — искусными, реки и моря несли оживленную торговлю. Поддерживаемые государством университеты процветали в Нарбонне, Овне, Бордо, Тулузе, Лионе, Марселе, Пуатье и Трире; учителя и ораторы, поэты и мудрецы пользовались статусом и признанием, которые обычно доставались политикам и драчунам. Благодаря Авсонию и Сидонию Галлия заняла лидирующее положение в литературной жизни Европы.

Децим Магнус Авсоний был поэтом и олицетворением галльского Серебряного века. Он родился в Бордо около 310 года, сын ведущего врача этого города. Там же он получил образование, а позже в щедрых гекзаметрах поведал миру о достоинствах своих учителей, вспоминая их улыбки и забывая их удары.25 В ровные годы он тоже стал профессором в Бордо, преподавал «грамматику» (т. е. литературу) и «риторику» (т. е. ораторское искусство и философию) в течение целого поколения и опекал будущего императора Грациана. Искренняя привязанность, с которой он пишет о своих родителях, дядях, жене, детях и учениках, наводит на мысль о доме и жизни, похожих на университетский городок XIX века в Соединенных Штатах. Он с удовольствием описывает дом и поля, которые достались ему в наследство от отца и где он надеется провести свои последние годы. В первые годы их брака он говорит жене: «Давай всегда жить так, как мы живем сейчас, и не будем отказываться от имен, которые мы дали друг другу в нашей первой любви… Мы с тобой должны всегда оставаться молодыми, и ты всегда будешь прекрасна для меня. Мы не должны вести счет годам».26 Вскоре, однако, они потеряли первого ребенка, которого она ему подарила. Спустя годы он с любовью вспоминал об этом: «Я не оставлю тебя без слез, мой первенец, названный моим именем. В то время как ты упражнялся в том, чтобы превратить свой лепет в первые слова детства… мы должны были оплакивать твою смерть. Ты лежишь на груди своего прадеда, разделяя его могилу».27 Его жена умерла в самом начале их счастливого брака, успев подарить ему дочь и сына. Он был так сильно привязан к ней, что больше никогда не женился; и в старости он с новой скорбью описывал боль своей утраты и мрачную тишину дома, который знал заботу ее рук и шаги ее ног.

Его стихи радовали свое время нежными чувствами, сельскими картинами, чистотой латыни, почти вергилиевской плавностью стиха. Паулин, будущий святой, сравнивал его прозу с прозой Цицерона, а Симмах не мог найти в Вергилии ничего прекраснее «Мозеллы» Авзония. Поэт полюбил эту реку, находясь с Грацианом в Трире; он описывает ее как, протекающую через настоящий Эдем виноградников, садов, вилл и процветающих ферм; на некоторое время он заставляет нас почувствовать зелень ее берегов и музыку ее течения; затем, со всеобъемлющим батосом, он читает литанию о приятной рыбе, которую можно найти в потоке. Эта уитменовская страсть к каталогизации родственников, учителей, учеников, рыб не искупается уитменовской всеядностью чувств и похотливой философией; Авзоний после тридцати лет грамматики вряд ли мог гореть более чем литературными страстями. Его стихи — четки дружбы, хвалебные литании; но те из нас, кто не знал таких манящих дядюшек или обольстительных профессоров, редко возвышаются этими доксологиями.

Когда Валентиниан I умер (375 г.), Грациан, ставший императором, призвал к себе своего старого воспитателя и осыпал его и его политическими сливами. Аусоний быстро сменял друг друга, был префектом Иллирика, Италии, Африки, Галлии и, наконец, в шестьдесят девять лет стал консулом. По его настоянию Грациан издал указ о государственной помощи образованию, поэтам и врачам, а также о защите античного искусства. Благодаря его влиянию Симмах стал префектом Рима, а Паулин — провинциальным губернатором. Авсоний скорбел, когда Паулин стал святым; Империя, которой повсюду угрожала опасность, нуждалась в таких людях. Авсоний тоже был христианином, но не слишком серьезно; его вкусы, темы, метры и мифология были откровенно языческими.

В семьдесят лет старый поэт вернулся в Бордо, чтобы прожить еще двадцать лет. Теперь он был дедушкой и мог сравнить сыновние стихи своей юности с дедовской нежностью возраста. «Не бойся, — напутствовал он внука, — пусть в школе раздается множество ударов, а старый хозяин носит хмурое лицо; пусть ни крики, ни звуки ударов не заставляют тебя вздрагивать, когда наступают утренние часы. То, что он размахивает тростью как скипетром, то, что у него полный наряд розг… — это лишь внешняя видимость, вызывающая пустые опасения. Твои отец и мать прошли через все это в свое время и дожили до моей спокойной и безмятежной старости».28 Счастливчик Авзоний, что дожил и умер до наводнения варваров!