Дельфийский Оракул - Уильям Брод

История науки полнится драматическими эпизодами открытий, когда исследователи вдруг осознают, что навсегда изменили наше понимание природы. Звездой такой первой драмы был Архимед, который, как утверждали, воскликнул: «Эврика!» («Я нашел это»), открыв способ измерения объема бесформенных твердых тел, и смог определить подлинность золотого предмета.

То, что произошло с де Буром в Дельфах, никак не походило на такую ситуацию. Со школьной скамьи и из своей исследовательской практики он знал, что центральную Грецию разрезают десятки протянувшихся с востока на запад разломов, из чего он пришел к заключению, что проходящая под храмом щель не является большим откровением. Он полагал, что более опытные и более знающие греческие геологи, которые вели в этом регионе поиски ценных полезных ископаемых, а возможно, даже первые французские археологи, проводившие там раскопки храма, уже установили связь между этим разломом и выбросом паров. Конечно же, ведя полевые исследования, нельзя было не заметить расщелины. Потенциальная связь между расщелиной и долгой историей Оракула, размышлял он, скорее всего, была исследована много десятков лет назад, а потом дополнительные полевые работы окончательно установили, так это или нет, возможно это или невозможно.

Несмотря на то что де Бур был весьма начитанным человеком, он ничего не знал о дискуссиях по поводу щели и выделяющихся паров, которые эхом прокатились по кафедрам археологии на протяжении двадцатого века, как не имел представления о концепции, которая отвергла существование и щели, и паров, этих двух непременных атрибутов оракульского мифа. Он знал только то, что видел собственными глазами, и то, что сообщали древние, о чем он узнал от Плутарха и других античных писателей.

Если бы у богов было желание раскрыть историю Древней Греции и помочь новому веку узнать об Оракуле, они бы познакомили де Бура с археологом, который был бы в состоянии понять смелость мысли, к которой пришел геолог.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ИССЛЕДОВАТЕЛИ

Джон Р. Хейл вряд ли сильно отличался от Джелля де Бура своей жизненной историей. Он вырос в большой музыкально одаренной семье, члены которой обитали по всей холмистой области северной Индианы. Порой друзья и родственники собирались и играли с утра до позднего вечера — на виолончели, скрипке, пианино. Его бабушка давала ему книги о Древней Греции и Древнем Риме. К третьему классу он уже знал, что будет делать, когда вырастет.

Хейлу нравилось исследовать окружающие его дом леса, находить старые горшки, инструменты, развалины каменных стен и домов, которых уже давным-давно не стало. Его дед однажды нашел индейский топор, ставший для Джона символом сокровищ, которые просто ждали, когда их раскопают. Как ни старался Хейл с друзьями, им так и не удалось найти какой-нибудь индейский предмет искусства, хотя казалось, стоило только кому-нибудь начать копать землю для фундамента нового дома, как тут же обнаруживается тайный клад.

Следуя семейной традиции, он поступил в Йельский университет. Там Хейл встретился с Дональдом Каганом, видным классицистом, работавшим над своей четырехтомной «Историей Пелопоннесской войны», и с отцом историка Робертом Каганом. Студентам нравились его лекции. Каган предлагал студентам сдвинуть свои тетради, чтобы представить, как греческие воины сдвигали щиты и создавали таким образом оборонительную стенку. Еще до встречи на лекциях Хейл однажды столкнулся с Каганом в кампусе. Профессор привел нового студента в смущение, начав задавать ему множество вопросов. Хейл рассказал ему, что занимается греблей и состоит в университетской команде. Каган предложил ему представить себя греческим воином-моряком, участвующим в морском сражении. Они проговорили целый час. Хейл прослушал все курсы Кагана, а также выучил древнегреческий и археологию. Для написания научной диссертации он отправился в Англию, в Кембриджский университет. Темой диссертации были скандинавские лодки бронзового века, предшественницы длинных лодок викингов. Но его магнитом тянуло домой, к семье, и он в конце концов вернулся в южную Индиану, где начал преподавать археологию в университете Луисвилля.

Он переехал в дом своего прадеда, постройки 1870-х годов, стоявший на крутом обрыве над рекой Огайо, и заполнил его тысячами книг, антикварных вещей, древних артефактов. В гостиной стояла фисгармония, на которой он с увлечением играл. Дом был идеальным убежищем для холостого ученого — скорее библиотека и музей, чем жилье. Музыка продолжала занимать значительную часть его жизни. Дома он заслушивался записями классической музыки и стал даже составлять концертные программы для Луисвилльского общества Баха.

Начиная с 1984 года долговязый археолог, преисполненный смелости и честолюбия, стал регулярно ездить в Португалию. Его новой страстью стала Торре де Палма. Огромная древнеримская вилла, расположенная среди невысоких холмов юго-восточной Португалии, процветала в сердце Иберии с первого по пятый век. После нашествия вестготов она медленно превратилась в руины.

Много летних сезонов Хейл руководил большой группой исследователей, преподавателей и студентов-добровольцев, занимавшихся раскопками виллы. Было нетрудно найти людей, согласных поехать в Португалию, потому что эта страна манила своей загадочностью и простым сельским очарованием. Из-за жары работы начинались ранним утром, чтобы успеть сделать побольше до наступления настоящего дневного зноя. Экспедиция раскопала комплекс зданий, бани, амбары, конюшни, зернохранилища, огороды, сады, помещения для рабов, прачечные, кладбища, мастерские, кузницу, прессы для выжимки оливок и винограда.

Будучи жителями Луисвилля и знакомые с тем, что такое Кентуккское дерби, Хейл и другие члены команды хорошо представляли себе конские скачки, а потому быстро пришли к заключению о том, что означало название виллы — Башня пальм. В римской Иберии и других частях средиземноморского мира пальмовыми ветвями, как в Греции лавровыми, увенчивали победителей спортивных состязаний. По всему было видно, что на вилле торговали лошадьми как для скачек, так и для колесниц, если судить по количеству уздечек и других аксессуаров конного дела, которые при раскопках находили повсюду. Об этом также говорила мозаика с изображением лошади, найденная около дома хозяина. Было ясно, что это было очень большое поместье и весьма процветающее. Хейл с коллегами заключили, что Башня пальм была самым большим в регионе конным заводом.

К лету 1995 года, своему двенадцатому сезону в Португалии, Хейл знал каждый сантиметр раскопок и многое о Португалии, сельской и городской. Над древними артефактами он работал не только на вилле, но и в музее в Лиссабоне. В римском поместье он определил назначение ряда самых загадочных находок, датировал время постройки зданий, выяснил вероятные функции комнат, понял, каким образом сохранились человеческие останки, и сумел идентифицировать их.

Его долго занимала одна тайна. Он никак не мог сообразить, почему одна