Очерки культурной истории обуви в России - Мария Терехова

экспериментальные модели одежды, обуви, аксессуаров. <…> Все это живо обсуждалось, после чего принимался специальный документ о том, что должны выпускать и шить отечественные фабрики. Все было прекрасно! <…> Только это была липа (Орлова 2008: 6–7).

Иллюстрация из журнала «Модели обуви». 1969. № 2

Эскизы моделей из архива ВИАлегпром. Автор не установлен. Москва, конец 1960-х. Из личного собрания М. Тереховой

Проблема заключалась в том, что бо́льшая часть представленных образцов существовала в единственном экземпляре и создавалась специально для Эстетической комиссии. В производство эти вещи не шли. «Министерство утверждало иллюзии. И специалисты хорошо это знали», — резюмирует Орлова (Там же).

Крупные обувные фабрики располагали штатом модельеров, в чьи задачи входила не только промышленная адаптация полученных из Домов моделей образцов, но и разработка собственных — в соответствии с «методическими указаниями».

Путь новой модели от эскиза к готовому изделию на обувной фабрике состоял из нескольких этапов. Каждая разработка проходила два художественных совета: первый — внутри самого предприятия, второй — с участием представителей Дома моделей обуви, контролирующих структур Минлегпрома и учреждений торговли, которые лучше других были знакомы с покупательским спросом. Члены совета порой делали модельерам строгие замечания как технологического, так и эстетического характера: например, могли рекомендовать «не увлекаться моделями с языками, больше надо на шнурках»[83].

Образец, одобренный худсоветом, становился эталоном, что подкреплялось соответствующей документацией. После прохождения этой процедуры предприятие имело право внедрять образец в массовое производство. В теории эта централизованная система моделирования и производственного контроля должна была обеспечить советского человека качественной и модной обувью. На деле зачастую выходило иначе. Одна из ключевых проблем при таком подходе к планированию ассортимента заключалась в том, что, когда дело доходило (если доходило!) до производства новинки, модной она быть уже переставала. «Процесс разработки и создания модного направления сложный и не всегда легкий», — глубокомысленно заметил главный товаровед московской центральной базы «Рособувьторга» Л. Беккер (Беккер 1972: 16).

Ирэн Андреева, хорошо понимавшая ситуацию в легкой промышленности, вспоминала:

Все предприятия ежегодно получали план по обновлению ассортимента и одновременно план «по валу», то есть план в денежном выражении. Эти два плана были вечными антагонистами. Образцы-эталоны жили, так сказать, одной жизнью, а массовый текущий ассортимент — своей (Андреева 2009: 231).

Значительная часть одобренных худсоветом эталонов вообще не поступала в массовое серийное производство. Они демонстрировались на выставках, а затем оседали в ассортиментных кабинетах фабрик и моделирующих организаций. Со временем часть этих предметов поступала в музеи — например, в ГМИ СПб сформировался комплекс образцов-эталонов обуви, галантереи и одежды, переданных с ленинградских предприятий[84]. Рассматривая эти изящные модели, сделанные из качественных материалов, следует помнить, что многие из них так и не попали в массовое производство (в лучшем случае модель выпускалась в ограниченном количестве — в виде экспериментальной серии), а некоторые остались в единственном экземпляре и даже не имели пары.

Детский резиновый сапожок с прикрепленным паспортом эталона (образца). Завод «Красный треугольник», Ленинград, 1988. Из личного собрания М. Тереховой

Содействовать фабрикам в обновлении ассортимента была призвана структура под названием «Союзпромвнедрение» — Общесоюзное объединение по внедрению в производство новых товаров народного потребления, образованное при Всесоюзной торговой палате. В ведении региональных филиалов объединения находились отделы Постоянного павильона лучших образцов товаров широкого потребления, где в качестве образцов для подражания выставлялись специально отобранные товары — наиболее удачные из отечественных, а чаще — специально закупленные иностранные. В «Союзпромвнедрении» фабрики могли брать под расписку импортные образцы обуви для изучения кроя и технологии. А одно из основных направлений работы объединения заключалось в выдаче предприятиям иностранных образцов «для воспроизведения и освоения», то есть буквального копирования; при этом между фабрикой и «Союзпромвнедрением» заключался договор, по которому за успешное освоение образцов обувщикам полагалось вознаграждение[85]. Однако проблема массового ассортимента советских обувных фабрик сохранялась на протяжении десятилетий, а значит, «Союзпромвнедрение» не вполне достигало своих целей.

Специфика промышленного моделирования подразумевала, что образцы для массового производства должны соответствовать его возможностям — и модельеры старались это требование выполнять. Однако постоянные проблемы с ассортиментом материалов и фурнитуры приводили к тому, что фабрики зачастую были вынуждены искажать исходную (утвержденную на худсовете) модель — порой она трансформировалась до неузнаваемости (Азархи 2012: 23). «Жаль, правда, что некоторые предприятия так „улучшают“ модели, что узнать их просто невозможно», — сетовала художник-модельер ОДМ обуви Лидия Попова (В творческой мастерской ОДМО 1973: 12). Производители обуви грешили «упрощенчеством» — термин был в ходу еще с довоенных времен. Бантик на союзке — не только лишний расход материала, но и необходимость вносить изменения в производственный процесс, что требовало времени и трудозатрат. Закономерно, что новые, принципиально отличные от существующих модели принимались фабриками очень неохотно. Но и совсем отказаться от выпуска новых моделей обувные предприятия, как бы им этого ни хотелось, не могли: помимо выполнения плана по объему выпущенной продукции, существовал и план по обновлению ассортимента.

Кроме угрозы невыполнения плана, то есть «негативной» мотивации, появление новых моделей могла бы стимулировать «позитивная», то есть разрешение предприятию продавать новые модели дороже, чем старые, и разницу не полностью отдавать государству, как того требовала плановая экономика, а что-то оставлять себе. И действительно, предпринимались попытки ввести такую практику, например в рамках так называемых косыгинских реформ, предлагавших, наряду с прочим, дать предприятиям больше хозяйственной свободы. Но, казалось бы, благие с экономической точки зрения инициативы вызывали отторжение на самом верху. Причем отторжение это имело не экономическую природу, а политико-идеологическую. Экономист Дмитрий Травин приводит показательный пример, цитируя Леонида Брежнева:

Очень часто случается, что на одну и ту же продукцию устанавливаются разные цены. Возьмите обувную промышленность. По закону вроде как полагается делать надбавку в цене на 20 % за новую модель. И вот чуть изменят модель — и подай наценку в 20 % (цит. по: Травин 2024: 254).

Фабрики, вынужденные балансировать между Сциллой плана «по валу» и Харибдой плана по обновлению ассортимента, имели свой взгляд на моду: идеальная новая модель должна отличаться от старой ровно настолько, чтобы можно было отчитаться о расширении ассортимента — с минимальными изменениями технологического процесса. Это приводило к появлению серий обувных моделей, внешне едва отличающихся друг от друга. Стоит ли говорить, что такое видение «моды» не вполне соответствовало интересам и ожиданиям покупателя. Если же крупное