Книга о русском еврействе. От 1860-х годов до революции 1917 г. - Сборник Статей

class="a">[20] Мартиролог русского еврейства это всецело подтвердил: широкие народные массы должны были восприни­мать политику еврейских ограничений, как официальную санк­цию антисемитизма, и узаконенное дискриминирование евреев более, чем что либо иное, способствовало созданию психологи­ческой атмосферы, находившей свое самое грубое выражение в еврейских погромах.

Это отметил в своей известной статье о Кишиневском погро­ме В. Д. Набоков. «Истинное объяснение» самой возможности такого события, — писал Набоков, — нужно искать «в том законодательном и административном строе, под влиянием которого создаются отношения христианского населения к еврейскому. С точки зрения этого режима, ев­рей — пария, существо низшего порядка, нечто зловредное an und fur sich. Его можно только терпеть, но его следует всячески ограничить и связать, замыкая его в тесные преде­лы искусственной черты. В слоях населения, чуждого ис­тинной культуры, от поколения к поколению переходит ис­торически сложившееся воззрение на еврея, как на «жида», виноватого уже в том одном, что он родился «жидом». Такое жестокое и грубое отношение к целой народности встречает в господствующем режиме как бы косвенное подтвержде­ние и признание».

В этом, быть может, был наиболее тяжкий грех системы ев­рейских правоограничений.

* * *

Неуверенность и шатания политики русского правительст­ва в отношении евреев наглядно проявились в том, что в тече­ние многих десятков лет почти все новые законоположения о евреях издавались не в обычном порядке — через Государст­венный совет, — а как высочайше утвержденные «временные правила» или «временные меры». Все они должны были дейст­вовать лишь «впредь до общего пересмотра законодательства о евреях». Однако, этот столько раз обещанный «общий пере­смотр» все откладывался и «временные меры» продолжали действовать десятки лет. «Временные правила 1882 года» о не­допущении евреев в сельские местности оставались в силе 35 лет, а «временное» преграждение евреям доступа в адвокатуру 28 лет.

Поскольку в печальной истории ограничительных законов в России можно уловить какую-либо последовательность, при­ходится лишь констатировать, что в последние десятилетия перед мировой войной 1914 г., — не только при реакционном режиме Александра III, но и в эпоху вынужденных реформ Ни­колая II, — правовое положение евреев непрерывно ухудша­лось. С бесстрастием летописца отмечает это неутомимый ком­ментатор законов о евреях М. И. Мыш в предисловиях к оче­редным изданиям своего «Руководства» — сначала в 1903 году и затем в 1914 году.

Между тем, на этот промежуток времени падает революция 1905 г., манифест 17 октября, четыре Государственные Думы... Как могло случиться, чтобы за такие годы, в которые глубоко преобразился политический уклад России, в законодательстве по еврейскому вопросу продолжал царить тот же дух средневе­ковья? Одной из важнейших причин, сделавших этот историче­ский парадокс возможным, было отношение к еврейскому вопро­су Николая II. Один эпизод, который стал известным только из опубликованных уже после революции мемуаров, дает этому яр­кое подтверждение.

П. А. Столыпин, назначенный премьером после роспуска Первой Государственной Думы, в первые недели своего пре­мьерства пытался привлечь в совет министров представите­лей умеренно-либеральных общественных кругов. Один из призванных, Д. Н. Шипов, в своих воспоминаниях рассказы­вает, что 15 июля 1906 г. в беседе с ним и с князем Г. Е. Льво­вым Столыпин развернул программу своей ближайшей дея­тельности. «Для успокоения всех классов населения, — сказал он им, — нужно в ближайшем же времени дать каждой обще­ственной группе удовлетворение их насущных потребностей и тем привлечь их на сторону правительства». В числе таких «насущных потребностей крупных общественных групп» Сто­лыпин, по словам Шилова, указывал и на расширение прав ев­реев.

Из привлечения в кабинет общественных деятелей ничего не вышло, но Столыпин в первые месяцы своего премьерства все же пытался добиться «успокоения» путем реформ. Тогдаш­ний министр финансов и будущий преемник Столыпина на по­сту премьера, граф В. Н. Коковцев в вышедших в 1933 году в Париже воспоминаниях рассказывает, что в начале октября 1906 г. Столыпин предложил своим коллегам «поставить на очередь вопрос об отмене в законодатель­ном порядке некоторых едва ли не излишних ограничений в отношении евреев, которые особенно раздражают еврей­ское население России и, не принося никакой пользы, пото­му что они постоянно обходятся со стороны евреев, только питают революционные настроения еврейской массы и слу­жат поводом к самой возмутительной противорусской про­паганде со стороны самой могущественной еврейской цита­дели — в Америке».

По предложению Столыпина, каждое ведомство представило перечень ограничений, относящихся к предметам его ведения. Пересмотр законов был закончен в одном заседании и «целый ряд существенных ограничений был предложен к исключению из закона». К сожалению, Коковцев не дает никаких указаний о том, какие именно «существенные, но едва ли не излишние» ог­раничения были в этот список включены.

«Журнал Совета министров, — продолжает свой рассказ Коковцев, — пролежал у Государя очень долго... Только 10 де­кабря 1906 г. Журнал вернулся от Государя к Столыпину при письме, с которого Столыпин разрешил мне снять копию».

Текст письма, воспроизведенный в книге Коковцева, гласит:

«Несмотря на самые убедительные доводы в пользу при­нятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого ре­шения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обма­нывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям.

Я знаю, Вы тоже верите, что «сердце царево в руцех Бо­жьих».

Да будет так.

Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ».

«Ни в одном из документов, находившихся в моих руках, — добавляет Коковцев, — я не видел такого яркого проявления ми­стических настроений в оценке своей Царской власти, которая выражается в этом письме Государя к своему Председателю Со­вета министров». Но другой мемуарист, — В. А. Маклаков, так­же напечатавший это знаменательное письмо в своих воспоми­наниях, — находит не столь умиленное объяснение для того «внутреннего голоса», который у Николая II перевешивал «са­мые убедительные доводы» Совета министров:

«На Дворянском съезде 16 ноября 1906 года, — читаем мы у Маклакова, — Пуришкевич, между прочим, хвалился дис­циплиной и влиянием «Союза русского народа». Когда не­сколько дней назад, рассказывал он, в Совете министров был принципиально задет вопрос о расширении черты еврейской оседлости, Главный Совет, обратившись к отделениям Сою­за, предложил им просить Государя воздержаться от утверж­дения проекта Совета. По прошествии 24 часов у ног Его Ве­личества было 205 телеграмм.

Вот источник того внутреннего голоса, который Государя будто бы никогда не обманывал».

История царствования Николая II, во всяком случае, пока­зывает, что в области еврейского вопроса его «мистические на­строения» неизменно подсказывали ему решения, согласные с пожеланиями Союза