Златая цепь на дубе том - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Пожалуй, из всего населения России, сплошь подневольного, самой несвободной группой теперь стали дворяне (их к концу петровского царствования в стране насчитывалось около 300 тысяч человек обоего пола). Крепостные крестьяне по крайней мере жили у себя дома, а их господа часто служили где-то далеко и наведывались к своим семьям только урывками — и так до старости.

Новая столица

В мае 1703 года в устье широкой и глубоководной реки Невы, где можно было построить морской порт, Петр приказал заложить крепость, которую сначала нарек Петрополем, а потом переименовал в «город Святого Петра», Санкт-Петербург. Царь очень любил давать всему немецкие названия.

Он так дорожил этим своим детищем, что в самые отчаянные моменты войны соглашался отдать шведам всё кроме Петербурга. В 1711 году, попав в турецкую западню, Петр даже был готов поменять исконно русский Псков на выстроенный среди болот ингерманландский городок.

Правда, к этому времени Петербург успел изрядно подрасти. На осушении топей и стройках там год за годом, сменяясь, работали сначала двадцать, а потом и сорок тысяч согнанных отовсюду крестьян. Доставляли — по найму и подневольно — плотников, каменщиков, печников. Россия никогда не видывала строительств такого масштаба. Смертность была огромной. «Едва ли найдется в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге», — пишет Ключевский.

В 1713 году царь перенес сюда из Москвы столицу и сделал Петербург своей главной резиденцией. Всю страну обложили специальным налогом, который расходовался на обустройство города.

Он возводился по регулярному плану, с правильной планировкой, нарядными домами и мощеными мостовыми, даже с уличными фонарями. Нищих и бродяг сюда не пускали, жителям полагалось одеваться прилично и по-европейски. Все крупные помещики должны были обязательно обзавестись особняком в столице и проводить здесь хотя бы часть года.

К концу царствования в Санкт-Петербурге жили 40 тысяч человек — по российским меркам очень много. Больше людей было только в Москве.

Быстро развивался и порт. В 1724 году он принял 240 иностранных торговых кораблей. Для этой цели город, собственно, и был построен: торговать с Западом и демонстрировать приплывающим иноземцам витринную сторону державы.

Сделать Европой всю свою страну Петр не мог, но европеизировать один ее уголок ему удалось.

Перенос столицы из центра империи на самый ее край безусловно имел и символическое значение. Отныне России предписывалось смотреть в сторону Европы и в том же направлении расширяться.

«Воронежский флот»

После первого Азовского похода, неудача которого объяснялась, в том числе, отсутствием блокады со стороны моря, Петр приказал срочно построить флотилию. На берега Дона, близ Воронежа, где были превосходные леса, согнали 26 тысяч крестьян. Это был первый в российской истории «ГУЛАГ» — массовое использование подневольного труда с применением террора: экзекуций и казней.

К весне соорудили 1300 транспортных стругов и 27 небольших военных кораблей. Войска перевезли, крепость блокировали и вынудили к сдаче, после чего Петр уверовал в необходимость «Воронежского флота» и продолжал губить там массу людей и тратить колоссальные деньги еще много лет. Основные расходы впрочем возлагались на население. Дворяне, купцы, горожане, духовенство, разделенные на 52 «кумпан-ства», должны были вскладчину оплачивать это странное судостроение. Плавать речному флоту было негде. В большое море его не пускали турки.

Один-единственный раз, в 1699 году, и то с разрешения керченского паши, разрешили сплавать в Константинополь фрегату, перевозившему посольство. Остальные корабли так и гнили без дела. Всего нищая, разоренная многочисленными поборами страна спустила на воду 211 военных кораблей, в том числе больших. Вековые леса были вырублены, много тысяч крестьян сгинули.

Предполагалось, что донская армада понадобится для неизбежной войны с турками, но когда в 1711 году это наконец произошло, дальше бесполезного Азовского моря корабли не попали и никакой пользы не принесли, а после Прутской капитуляции, с потерей контроля над устьем Дона, всю эпопею пришлось свернуть, а расходы списать в чистый убыток.

Строительство каналов

Это еще один пример бездумного использования европейского опыта, в российских условиях неприменимого.

В обширной стране очень плохо обстояло дело с коммуникациями. Дорог было мало, все немощеные, а во время весенней и осенней распутиц вообще наступало бездорожье. Это очень затрудняло торговлю.

В Европе входило в моду сооружение каналов. Их было трудно и дорого рыть, зато потом расходы окупались сторицей. Одна лошадь могла тянуть большую баржу с товаром, и на протяжении восемнадцатого века гидротрассы появятся во всей Западной Европе, от Италии до Британии. (В упадок эта инфраструктура придет лишь после развития железных дорог).

Петр загорелся гигантоманской идеей проложить водный путь от Балтики до Черного моря и Каспия.

Опять, как с Воронежским флотом, согнали десятки тысяч мужиков. Но инженеров не хватало, северный климат был малопригоден для земляных работ такого масштаба, да еще и, разумеется, процветало казнокрадство. Без введения особого налога тоже не обошлось, причем немаленького — по 70 копеек со двора (примерно месячный расход на питание тогдашнего простолюдина).

В итоге из шести больших каналов кое-как удалось достроить только один, Ладожский, длиной 117 километров. Гора родила мышь, причем очень хилую. Шлюзы все время ломались, постоянно требовались ремонтные работы. В конце концов канал частично пересох, а частично зарос.

Фрагментарная европеизация

Петру очень хотелось превратить свою страну в Голландию. Чтоб всё было так же организованно, чисто, регулярно; чтобы мужчины брили бороды и курили трубки, а женщины были приветливы и похожи на царскую фаворитку Анну Монс; чтоб солдаты маршировали, корабли плавали по морям, коммерсанты честно торговали — и все дисциплинированно делали, что им приказывают.

Единственное, что полностью удалось — это синхронизировать российское время с европейским. Вернувшись из своего большого турне, Петр отменил традиционное летоисчисление от сотворения мира, велел отсчитывать год с 1 января, и русский 7028 год, продлившись всего 4 месяца, превратился в 1700-ый.

Тогда же, 1 января 1700 года, подданным было приказано побриться и переодеться в европейскую одежду. Добиться того и другого удалось только от самого забитого и самого малочисленного сословия — дворянства. Вынужденное поголовно служить, оно не имело возможности ослушаться. Попытки лишить простолюдинов волосатости и исконной одежды провалились, да и негде было взять столько «немецких кафтанов» и бритв.

Дворяне тоже европейцами не сделались, но по крайней мере стали по-европейски выглядеть.

Намного труднее была задача приучить их соответственно себя вести. Этого Петр добивался обычными своими способами: изданием указов и запугиванием. Недоросли должны были учиться западным премудростям, причем как обычно Петр возложил расходы на собственных подданных. Государственных школ он открывать не стал. Частных учителей катастрофически не хватало, и детей учили как придется. «Троим учителям денежки платим. Для грамоты ходит к нему дьячок от Покрова, Кутейкин. Арихметике учит его, батюшка, один отставной сержант, Цыфиркин… По-французски и всем наукам обучает его немец Адам Адамыч Вральман», — рассказывают родители юноши-дворянина в комедии Фонвизина «Недоросль».

Навыки «политеса» дворяне должны были приобрести на «ассамблеях», обязательных для посещения светских сборищах. Никогда раньше не покидавшие теремов бабы и девки учились быть дамами и барышнями.