Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики - Ольга Игоревна Тогоева

связи вызывает составленный в конце VI в. пенитенциалий, авторство которого приписывается св. Колумбану. В нем присутствовал пассаж, чрезвычайно близкий к рассмотренным выше юридическим и литературным памятникам: лишение девушки невинности предлагалось компенсировать женитьбой на ней ее обидчика, если он являлся холостяком, с согласия родителей потерпевшей[404]. И хотя ни меч, ни веретено в данном контексте не упоминались, мне кажется возможным предположить, что данный обычай пришел в континентальную Европу именно из Ирландии.

Покинув в 591 г. вместе с группой монахов родной остров, св. Колумбан проповедовал и в Австразии, и в Лангобардском королевстве, и в Бургундии, и в Нейстрии. Однако приписываемый ему пенитенциалий, по мнению специалистов, в полной мере сохранил сугубо ирландские правовые нормы, касавшиеся тарифицированных наказаний, полагавшихся за те или иные грехи[405]. И в том, что касается случаев сексуального насилия, мы находим подтверждение данному предположению в тексте, вне всяких сомнений, созданном в Ирландии, причем в монастырской среде.

Речь идет об «Истории аббата из Друменаха, который превратился в женщину», записанной между X и XII вв., но отсылавшей к периоду раннего Средневековья[406]. Этот источник дает нам яркое свидетельство существования устойчивой пары меч/веретено в правовом пространстве острова. Главный герой рассказа, настоятель местного монастыря, заснувший на холме, чудесным образом оборачивался в момент пробуждения женщиной:

И когда он пробудился ото сна, было у него желание взяться за меч, но на его месте он не нашел иного оружия, кроме оружия женщины, т. е. прялки[407].

Аббат не понимал, чем прогневал Господа, исказившего его облик, ведь он не совершал никакого преступления:

И, хоть он и наказал меня подобным образом, я готов дать клятву, что я не причинял никому вреда, не обманывал, не осквернял колокол, мощи или епископский посох, не наносил ущерба церкви, не произносил оскорблений, и не уходил гость недовольным от моего народа или из моего дома[408].

Внезапная смена пола виделась аббату наказанием более тяжким, нежели смерть, и хотя спустя некоторое время он возвращал себе свое истинное мужское обличье, внимание в этой истории привлекает отнюдь не ее счастливый конец. Текст, представлявший собой художественный нарратив, в действительности иллюстрировал особенности ирландского семейного права, где мы сталкиваемся с уже знакомой нам четкой оппозицией, в которой веретено (или прялка) ассоциировалось с жизнью, пусть и самого низкого качества, а меч – со смертью за якобы совершенное преступление.

Таким образом, мы можем осторожно предположить, что обычай предоставлять насильнику и его жертве выбор между мечом и веретеном, зафиксированный в Lex Ribuaria, а затем получивший распространение в различных областях Западной Европы, все же не был собственным изобретением франкских легистов. Вполне вероятно, что данная традиция была принесена на континент ирландскими миссионерами, но с течением времени из сугубо церковной практики превратилась в светскую правовую норму. Она же нашла отражение и во французских юридических памятниках эпохи позднего Средневековья и раннего Нового времени.

* * *

Если говорить о нормативных документах, то первое подобное упоминание происходило из Байонны. В записи местного обычного права, датирующейся 1273 г., сообщалось следующее:

Когда [невинная] девушка [по причине] собственной бедности или проститутка, [желающая] оставить свое греховное [ремесло], попросит мэра [города] и сотню [его] советников [разрешить] ей выйти замуж за убийцу, приговоренного ими [к смерти], мэр и сотня [его советников] могут отдать ей его в мужья. Никакой иной супруги он получить [не может], [а если он откажется], будет казнен. Однако [после свадьбы] муж и жена будут изгнаны из Байонны, и если когда-либо осужденного [вновь] увидят в Байонне, он будет наказан судьями[409].

Возможно, в данном положении нашли отражение декреталии папы римского Климента III (1187–1191), согласно которым человеку, женившемуся на падшей женщине, прощались все его грехи[410]. Однако в дошедших до нас документах средневековой судебной практики отсутствуют упоминания о том, что казнь мужчины заменялась бы на изгнание из города заключившей брак пары. Более того, лишь в одном письме о помиловании нашлось место указанию на прозвище невесты, свидетельствовавшее, возможно, о ее презренной профессии и низком социальном статусе, – Жанетт Муршон Проститутка (Rebaude)[411]. Впрочем, нельзя также не упомянуть сообщение Парижского горожанина, описавшего под 1429 г. просьбу о свадьбе с осужденным, поступившую от девицы, «появившейся на свет [на рынке] Ле Аль» (une jeune fille née des Halles)[412]. Место рождения в данном случае могло указывать на профессиональные занятия невесты, поскольку этот район славился своими публичными домами[413]. Во всех остальных известных нам делах о сомнительном характере занятий той или иной девушки ничего не сообщалось, напротив, постоянно подчеркивались их достойное происхождение и поведение[414].

Второй французский нормативный документ, упоминавший о «свадьбе под виселицей», был составлен в Оверни во второй четверти XV в. Адвокат Жан Мазюэ (1380?-1450) в своем трактате Practica forensis, посвященном тонкостям уголовного и гражданского судопроизводства, кратко сообщал о существовании обычая отдавать «приговоренного к виселице» (condamnatus ad patibulum) в мужья невинной девушке (puella) в «некоторых районах» Оверни, хотя и не давал ему никакой оценки и не указывал, какое именно место ему можно было бы отвести в системе процессуального права[415].

Тем не менее, весьма охотно о практике «свадьбы под виселицей» рассуждали профессиональные юристы раннего Нового времени, осуждая данный обычай как совершенно неправомерный. Об этом, в частности, писал бургундец Бартелеми де Шасне (1480–1541), полагавший, что о возможности заключения брачного союза с проституткой (meretrix) известно по всей Франции (de consuetudine generali totius Franciae), однако такое супружество, с его точки зрения, могло восприниматься лишь как более тяжкое, нежели смерть, наказание[416]. Любопытно, что подобные правовые представления подтверждались общественным мнением еще в XVI в. Так, в 1596 г., когда шла подготовка к свадьбе Дианы д'Эстре, родной сестры фаворитки Генриха IV (1553–1610), и Жана де Монлюка (1545–1603), считавшегося главным виновником сдачи Камбре испанским войскам в 1595 г., по Парижу ходила следующая шутка:

Об этой свадьбе, которую многие находили [весьма] странной [затеей], придворные острословы говорили, что человек, заслуживший [за свои проступки] смерть через повешение, спастись от нее может одним-единственным способом – взяв в жены проститутку из борделя[417].

Выходец из Пуату, юрисконсульт Андре Тирако (1480?-1558), в отличие от Б. де Шасне, считал, что в его провинции столь странной традиции вообще не существует[418]. А Жан Папон (1505–1590), королевский лейтенант в бальяже Монбризона, сообщал, что в начале XVI в. данная проблема вызвала жаркие споры в Парижском парламенте, в результате которых обязательным объявлялось участие королевской канцелярии в рассмотрении подобных дел:

Наши доктора [права] долго мучились, пытаясь ответить [на вопрос], можно ли отдать приговоренного к смерти [человека] девушке, желающей