Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер

Политическое выживание теперь сильнее, чем раньше, зависело от умения заводить нужные связи и маскировать частные интересы под «советские». Многие товарищи твердили всем и каждому, будто их конфликты представляют собой не межплеменное соперничество, а типичную форму классовой борьбы. Один даже возмущался тем, что ему вообще приписывают какие-то властные интересы[406]. Подобные заверения звучали не слишком убедительно в среде, где конкурирующие группировки дрались за власть и влияние зубами и когтями. Линии конфликта пролегали как между соперничающими лагерями казахов, так и между европейцами и казахами. Стороны то и дело вступали в новые альянсы, образовывали тактические коалиции со вчерашними противниками, что делало все эти интриги не только чрезвычайно запутанными, но и опасными для их участников.

Язык масс

Местные и чужие партийцы различались не только культурными особенностями и происхождением, но и своей дорогой в партию, а также представлениями о будущем степи. Казахские коммунисты и в узком, и в более широком руководящем кругу каждый раз делали для себя открытие, что европейские товарищи, как правило, более опытные и квалифицированные, их игнорируют или в лучшем случае посмеиваются над ними[407]. Кадры со стороны, особенно из числа старых большевиков, часто вставали в позу заслуженных ветеранов революции, прибывших на помощь азиатам. Некоторые совершенно открыто заявляли, что сделают всё, чтобы как можно скорее покинуть негостеприимный степной край, и нисколько не интересовались местными проблемами. Нередко такие функционеры принимали важные решения, не советуясь с казахскими коллегами и даже вообще не информируя их об этом. Те из местных коммунистов, кто не желал и не мог мириться с ролью безвластных «свадебных генералов», более или менее энергично протестовали против навязанной им субординации[408]. Но им приходилось констатировать, что ситуация вряд ли сильно изменится, пока многие казахи в партийном аппарате будут думать прежде всего о том, как угодить европейцам и оправдать их ожидания[409].

С точки зрения европейских коммунистов, чрезвычайную проблему, помимо языкового барьера, представлял низкий уровень образования многих казахов — особенно когда те отказывались от предлагаемой помощи. Политику «коренизации» кое-кто из казахов понимал как призыв к широкой эмансипации от русских притязаний на лидерство. В результате они рано или поздно вступали в конфликт и с европейскими товарищами в Средней Азии, и с партийной верхушкой в Москве, ибо коренизацию партийного и государственного аппарата даже её самые убеждённые поборники не считали самоцелью. Правда, новые товарищи должны были и могли дорасти до своих задач и научиться делу управления. Ради этого некоторые функционеры даже проявляли готовность потерпеть временное ухудшение работы советских учреждений на региональном уровне[410].

Однако было очевидно, что советская власть в Средней Азии так и останется фикцией, если ускоренными темпами проводить безоглядную коренизацию. Возможным решением представлялась «функциональная коренизация», не требующая назначать на все посты казахов «механически», просто потому, что они казахи[411]. Вместо абстрактных квот во главу угла предлагалось ставить квалификацию каждого отдельного человека[412]. Молотов не оставил сомнений в том, что это означает конкретно: «Теперь вопрос, как можно работать по колонизации аппарату, по воспитанию национальных кадров, не зная национального языка: первое, что мы могли сделать и сделали, и дальше без перспективы не можем остаться, это европеизация, без этого нам обойтись нельзя, нам нужны европейцы более квалифицированные»[413]. Подобным истинам (объявляемым в тесном кругу) противоречила официальная пропаганда сплочения представителей «бывших угнетённых наций» и «бывших колонизаторов». Порой борцы за интеграцию проговаривались во всеуслышание. Так, например, казахи среди делегатов Джетысуйской губернской партконференции, должно быть, восприняли как откровенную насмешку слова, которыми начал своё выступление Голощёкин: «Товарищи. Я с удовольствием свой доклад сделал бы на казакском языке, но не могу, как видите, не умею. Но я думаю, что если говорить по-коммунистически и говорить так, чтобы это затрагивало интересы широких масс, то тогда этот язык дойдёт до масс, независимо от того, говорит ли на этом языке масса»[414].

Тем не менее «революционизировать» среднеазиатскую периферию намеревались не только на словах, создание наций не было пустой фразой, а без участия широких слоёв среднеазиатского населения ничего из этого не вышло бы[415]. Именно в Казахстане, где европейские крестьяне-переселенцы и казахские кочевники вели изнурительную малую войну за права землепользования и доступ к воде, коммунистам следовало всеми силами успокаивать горячие головы. Ловкие товарищи умели обернуть себе на пользу деликатность партийного руководства в этом вопросе. Когда в 1924 г. первого секретаря Акмолинского губкома отозвали в Москву, десять участников пленума губкома инсценировали разногласия. Вопреки предложению Кзыл-Орды просить ЦК о присылке подходящего кандидата на освободившийся пост, они поставили на голосование кандидатуру одного из своих, товарища Чиркова. Он получил пять голосов «за» при четырёх «против» и одном воздержавшемся. За Чиркова голосовали казахи, против — русские. При таких обстоятельствах казахское партийное руководство не решилось утвердить результаты выборов, поскольку они не были единогласными и вдобавок свидетельствовали о глубоком расколе между казахами и русскими. Лишь позднее выяснилось, что акмолинские товарищи играли краплёными картами. Они подстроили результаты голосования в надежде получить из Москвы дополнительного работника. После того как им пришлось признать, что манёвр не удался, Чиркова тут же избрали единогласно[416].

Казахские кланы

Казахские сети в партии конкурировали на всех уровнях. Их борьба в верхах могла докатиться до низовых организаций, и наоборот. В Челкарском уезде, например, в непримиримой конфронтации находились две группировки[417]. Возглавляли их не просто местные «шишки», а два известных казахских деятеля: Узакбай Кулумбетов, заместитель председателя СНК КАССР, и Баймен Алманов, с 1927 г. заведовавший организационным отделом Алма-Атинского укома[418]. Вражда между ними тянулась со времён гражданской войны, с лета 1919 г., когда решался вопрос, к кому примкнёт «красный отряд» уезда: к наступающим «белогвардейцам» и бойцам «Алаш-Орды» или к отступающим частям Красной армии. Кулумбетов и большинство членов отряда выбрали первый вариант, Алманов с остальными скрывался в степи до победоносного возвращения красных. После поражения «Алаш-Орды» Алманов и его люди, ссылаясь на непоколебимую верность коммунистам в трудную пору, заняли ключевые посты в уезде. Но в 1920 г. большевики увидели необходимость привлекать на свою сторону казахскую интеллигенцию, которая в прошлые годы была заодно с их противниками[419], и чаши весов сдвинулись. Кулумбетов со сторонниками пробрались в партию и тоже