Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев

то, что они всячески отрицали свою вину, а атабек (наставник, воспитатель) Ширэмуна, схваченный вместе с ним, будучи подвергнут пытке – битьем палками, взял вину в заговоре на себя, после чего закололся, чтобы не сказать больше [Рашид ад-Дин, 1960, с. 135–136][33]. Именно отсутствие показаний подозреваемых и других улик заставило хана Мунке поручить более масштабное и глубокое разбирательство дела нойону Мункесару.

Сначала был определен круг подозреваемых – высокопоставленных чиновников и военачальников, служивших царевичам из рода Угедэя, «из которых каждый воображал себя таким высоким, что [даже] горнему небу до него не достать»: все они[34] по приказу Мунке были доставлены в ставку и задержаны. Свою задачу Мункесар и его подчиненные видели в том, чтобы допросить подозреваемых «очень тонко, пока в конце концов в словах тех людей не появилось противоречие и не исчезло всякое сомнение в их непокорности» [Там же, с. 136]. Таким образом, можно сделать вывод, что подследственные подвергались многократным допросам с проверкой и перепроверкой их показаний путем сравнения и, возможно, очным ставкам, в результате чего и были выявлены расхождения, позволившие в конце концов добиться правдивых показаний и, как следствие, предъявить подозреваемым обвинение в заговоре против хана.

После этого Мункесар-нойон доложил о результатах проведенного расследования Мунке-хану, который, как утверждают персидские историки, намеревался простить заговорщиков, поскольку они «единодушно сознались и повинились». Однако его приближенные якобы выступили против такого решения, довольно цинично отметив, «что промедление и отказ воспользоваться таким удобным случаем для устранения противника является далеким от правильного пути»[35]. В результате 77 приближенных царевичей-Угедэидов были приговорены ханом к смерти и казнены как «замышлявшие измену и побуждавшие царевичей к ослушанию» [Джувейни, 2004, с. 422; Рашид ад-Дин, 1960, с. 136–137; Золотая Орда…, 2009, с. 186]. Только в вышеупомянутой маньчжурской «Истории Небесной империи» сообщается, что следствие и суд над приближенными царевичей по поручению хана осуществлял непосредственно Мункесар, который их «всех убил» [История…, 2011, с. 75][36].

Довольно странную позицию Мунке занял в отношении руководителей заговора – самих потомков Угедэя. Ширэмун, являвшийся претендентом на ханский трон, вместе со своим двоюродным братом Наку был отправлен на фронт – в армию Хубилая, брата Мунке, который вел боевые действия против империи Сун. А Ходжа, сын Гуюка и родной брат Наку, «по заслугам его жены» был просто выслан в отведенный ему юрт на Селенге [Рашид ад-Дин, 1960, с. 139].

Резкий контраст этому составляет привлечение к суду, а по его итогам – к ответственности других царевичей, которые, кажется, вообще не участвовали в заговоре против Мунке, но были известны как сторонники потомков Угедэя. Речь идет о членах семейства Чагатая, которые специальным приказом были вызваны в ставку Мунке (по другим сведениям, прибыли добровольно, чтобы снять с себя подозрения): Есу-Мунке[37] с его женой Тогашай и Бури. Ни один источник не сообщает подробностей следствия в отношении этих царевичей: судя по всему, их не удалось обвинить в заговоре против Мунке, поэтому хан счел возможным отправить их к другим улусным правителям, которые имели с ними свои счеты и могли найти причину для казни. В результате с Есу-Мунке и Тогашай расправился их двоюродный брат Кара-Хулагу, благодаря Мунке вернувший себе власть над Чагатайским улусом[38] (вместе с бывшим правителем были казнены и несколько его сановников), а Бури был казнен Бату[39] [Джувейни, 2004, с. 425; Рашид ад-Дин, 1960, с. 137].

Приговорив к смерти и казнив прямых потомков Чингис-хана, Мунке и его сподвижники не стали церемониться и с приближенными потомков Угедэя, которые никак не были связаны с заговором: обвинив этих лиц в соучастии, их привлекли к следствию и суду. Так, нойон Кадак, которого папский посол Иоанн де Плано Карпини характеризовал как «верховного управляющего всей его (Гуюка. – Р. П.) империи», и Чинкай, «протонотарий» (т. е. канцлер) при Гуюке [Плано Карпини, 2022, с. 183, 186], были вызваны в ставку хана. Первый пытался бежать, но был схвачен, допрошен, вероятно, под пыткой, поскольку «раскаялся и признался [в своих преступлениях]», после чего «был отправлен вслед за своими друзьями и товарищами», т. е. казнен [Джувейни, 2004, с. 422–423] (ср.: [Рашид ад-Дин, 1960, с. 137]). Что касается Чинкая, то этот 83-летний уйгурский сановник также попал под следствие, но, вероятно, не признал участия в заговоре, поэтому был отправлен к своему давнему недругу Данишменду-хаджибу (еще одному соратнику Чингис-хана и Угедэя), который с ним расправился. Это была, по-видимому, одна из самых последних казней в рамках исследуемого процесса: она относится к ноябрю-декабрю 1252 г. [Джувейни, 2004, с. 425; Рашид ад-Дин, 1960, с. 138] (см. также: [Buell, 1994, р. 185]).

Особняком стоит дело двух представительниц правящего семейства – Огуль-Гаймиш, вдовы Гуюка, после смерти которого она около трех лет номинально стояла во главе Монгольской империи (1248–1251), и Кадакач-хатун, матери Ширэмуна. Однако, несмотря на столь тесную родственную связь с руководителями заговора против Мунке, их, по всей видимости, не удалось самих обвинить в этом преступлении. Поэтому было выдвинуто другое обвинение – в колдовстве: сам Мунке в разговоре с Вильгельмом де Рубруком упомянул, «что Камус (Огуль-Гаймиш. – Р. П.) была злейшая колдунья и что своим колдовством она погубила всю свою родню» [Рубрук, 1997, с. 175–176][40].

Обе «госпожи» были доставлены в ставку Сорхактани-беки, матери хана Мунке, что весьма показательно: надо полагать, что именно влиятельнейшая представительница правящего рода должна была судить других его же представительниц. Тем не менее и в данном случае вся работа по сбору доказательств была поручена нойону Мункесару, который совершенно не церемонился со столь знатными подследственными. Согласно тому же Рубруку, обеих «бичевали раскаленными головнями, чтобы они сознались» [Рубрук, 1997, с. 132]. Рашид ад-Дин также упоминает, что к подследственным применяли не только мучительные, но и позорящие меры – так, Мункесар, «обнажив ее (Огуль-Гаймиш. – Р. П.), потащил в суд и допрашивал». Выбив из обеих признание собственной вины, их приговорили к казни через утопление, а имущество казненных хан приказал раздать своим приверженцам [Рашид ад-Дин, 1960, с. 138; Бичурин, 2005, с. 209; Золотая Орда…, 2009, с. 188].

Проведенный анализ показывает, что процессуальные отношения в Монгольской империи в эпоху Мунке уже были достаточно развиты и представители власти старались соблюдать некие базовые принципы их выстраивания. При анализе процесса мы достаточно четко выделяем следующие его этапы: возбуждение дела (по факту совершения преступления), задержание или вызов подозреваемых, собственно следственные действия (включая допросы с применением пытки, очную ставку и проч.) и передача собранных доказательств уже непосредственно лицу, выносящему решение или приговор.

Остается ответить на второй из поставленных в начале параграфа вопросов – о роли в анализируемом процессе «верховного судьи» Мункесар-нойона. Легко заметить, что в расследовании заговора Чингисидов он выступал отнюдь не судьей, а только следователем и, отчасти, прокурором: именно на него возлагалась обязанность и задержать подозреваемых, и добиться от них признаний (причем ни