Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

распространения ядерного оружия после окончания холодной войны, наиболее тревожным примером которой казалась Северная Корея[1681].

В марте 1991 г., после того, как Саддам был унижен в Кувейте, центр внимания переместился с Ближнего Востока на Азию. Стенли Спектор и Жаклин Смит опубликовали статью в журнале «Армс контрол тудей» под названием «Северная Корея: следующий ядерный кошмар». А 10 апреля следом за ними лауреат Пулитцеровской премии журналист Лесли Г. Гелб написал яростную редакционную передовицу в «Нью-Йорк таймс», озаглавленную «Следующее государство-отступник», в которой он охарактеризовал Северную Корею как государство, «управляемое злобным диктатором», с ракетами «Скад» (которые оно продало Сирии и, вероятно, Ирану), «миллионом людей под ружьем» и, возможно, обладающее ядерным оружием. Северная Корея для Гелба была, пожалуй, самым опасным государством в мире. Понятие «государство-отступник» или «государство-изгой» с тех пор вошло в международный обиход[1682].

Отношения между Соединенными Штатами и Северной Кореей[1683] превратились в «игру в кошки-мышки», в которой Ким чередовал балансирование на грани войны и примирение. Реакция Буша была типично осторожной. Во время своей двухдневной остановки в Сеуле 6–7 января 1992 г. – вряд ли это можно было считать продолжительным визитом, на котором настаивал Ро Дэ У, – президент приватно предостерег южнокорейского лидера от слишком поспешных действий в отношениях с Кимом. Он высоко оценил «позитивные сдвиги» в усилиях по прекращению ядерной программы Северной Кореи, подчеркнув «перспективы реального мира», которые, по его мнению, сейчас «ярче, чем когда-либо за последние четыре десятилетия»; «и все же», настаивал Буш, «бумажные обещания не сохранят мир». Пхеньян должен был «продемонстрировать свою искренность, выполнить обязательства, которые он взял на себя, подписав Договор о нераспространении шесть лет назад»[1684].

Под давлением США Северная Корея, наконец, в конце января подписала соглашения о гарантиях. И поэтому инспекции МАГАТЭ должны были начаться летом 1992 г. Но северокорейцы проявили нежелание открывать некоторые объекты, что вызвало подозрения в том, что Пхеньян скрывает оружейный плутоний и ракетные разработки. Ким продолжил отстаивать свою позицию, а в марте 1993 г., менее чем через два месяца после ухода Буша с поста президента, Северная Корея объявила о своем намерении выйти из ДНЯО. Результатом всего этого стало циклическое нарастание напряженности до критической точки, чередующееся с приступами примирения[1685].

Эта игра в прятки продолжается до сих пор. Государства-изгои, обладающие ОМУ, находились в поле зрения каждого президента США после Джорджа Буша-старшего, но Северная Корея оказалась самым трудноразрешимым случаем из всех. 6 января 1992 г., выступая перед Национальным собранием Южной Кореи, Буш высокопарно заявил, что конец сорокалетнему разделению Корейского полуострова наконец-то близок: «Сейчас на нас дуют ветры перемен. Друзья мои, неизбежно наступит день, когда эта последняя рана борьбы времен холодной войны затянется. Корея снова станет единой. Я абсолютно убежден в этом»[1686].

Мир все еще продолжает ждать.

Так что легкого выхода из холодной войны на Корейском полуострове не было. И две другие крупные тихоокеанские державы – Япония и Китай – также оказались в подвешенном состоянии между прошлым и будущим, соревнуясь между собой за положение в переделываемом мире.

***

В 1989 г. Буш, вступая в должность, сделал Китай своим личным приоритетом, в то время как Бейкер сосредоточился на Японии. Токио поглощал большую часть его внимания еще в бытность министром финансов при Рейгане в 1985–1988 гг., особенно по вопросам открытия рынков и обменных курсов. Став госсекретарем, он призывал к «глобальному партнерству» и стремился развивать его. Целью Бейкера было отучить Японию от ее замкнутого, меркантильного менталитета и превратить ее в экономическую и политическую державу, обращенную во внешний мир и не только имеющую прочные связи с США, но и вовлеченную в более широкое пантихоокеанское сообщество, включающее меньших, но могущественных «азиатских тигров»: Южную Корею, Сингапур, Тайвань, Гонконг, Таиланд, Малайзию и Индонезию[1687].

Послевоенные отношения Америки с Японией были сложными. В 1945 г. стремление Японии к господству на Тихом океане закончилось полным поражением и грибовидным облаком атомной бомбы. Оккупированная и демилитаризованная Соединенными Штатами, во времена холодной войны страна стала американским «клиентом». Тем не менее это позволило Токио сосредоточиться на восстановлении экономики, чему способствовали собственная мощная технологическая база и удивительно быстрый переход от аграрной экономики к индустриальной. Оставаясь крайне протекционистской страной у себя дома, Япония с 1970-х гг. стала крупной страной-экспортером, способной подорвать позиции Запада в таких областях, как производство автомобилей, компьютеров и станков, благодаря низким затратам на рабочую силу и превосходным методам производства. К 1985 г. Япония, чей ВВП уступал только ВВП гораздо более густонаселенных США, стала ведущей страной-кредитором в мире, в то время как Америка Рейгана была главным должником мира. Два года спустя Токио обогнал Нью-Йорк в качестве ведущего фондового рынка по объему акций. К тому времени разговоры о Японии как о стране «номер один» – по названию бестселлера историка Эзры Фогеля 1979 г. (Ezra Vogel. Japan as Number One: Lessons for America) – стали частью общественного дискурса Америки. В феврале 1988 г. «Ньюсуик» опубликовал статью под заголовком «Тихоокеанский век: Америка в упадке?»[1688].

Другими словами, беспокойство Бейкера по поводу Японии было понятным, и оно не ослабевало даже тогда, когда он был занят на посту госсекретаря в 1989–1991 гг. великим переходом Европы от холодной войны. Если экономика действительно является основой могущества, как подчеркивалось в мировом бестселлере 1987 г. – книге историка Пола Кеннеди «Взлет и падение великих держав» (Paul Kennedy. The Rise and Fall of the Great Powers), то Соединенные Штаты не могли позволить себе игнорировать экономических соперников. Более того, Японии подражали и следовали ее примеру другие азиатские экономики с высоким уровнем производства и низкими издержками, совокупный успех которых усилил ощущение того, что трансатлантические отношения, возможно, больше не являются той осью, которая имеет значение[1689]. Разрушение биполярности только усилило восприятие формирующейся региональной группировки на Дальнем Востоке, которая вращалась вокруг Японии. На самом деле, в связи с мощным влиянием японских торговых, гуманитарных и инвестиционных связей в Азиатско-Тихоокеанском регионе в Токио также появились признаки желания продвигать более узкие восточноазиатские институты, явно нацеленные на исключение Запада и, в частности, США. Действительно, возможность возникновения «блока иены» была угрозой американской долларовой гегемонии и ее стремлению к созданию действительно глобальной организации свободной торговли взамен ГАТТ – цели, которую Вашингтон жадно преследовал на протяжении всего Уругвайского раунда многосторонних тарифных переговоров с 1986 г.[1690]

Тревога по поводу иены была верхушкой айсберга. А что, если движимые экономической мощью Японии, из Азии могут прийти более масштабные политические и культурные вызовы? Это поставит под сомнение предположения Запада и особенно Вашингтона о том, что окончание холодной войны означает «конец идеологии» (подобно победе над фашизмом в 1945 г.), когда заявления об универсальности западных ценностей и основанном