Под красно-золотым знаменем. Осада Балера - Сатурнино Мартин Сересо

недоставало военных знаний. Его назначение в армию было временным. И, хотя он был нашим добрым ангелом во многих отношениях, нашей постоянной поддержкой, он не мог быть моим советником в этих трудных обстоятельствах. Поэтому я был вынужден решать все сам в любых случаях, что в действительности было намного более трудным, чем это могло показаться.

Рохелио Вигиль де Киньонес Альфаро (слева) и Сатурнино Мартин Сересо (справа).

В центре капрал Хесус Гарсиа Кихано.

(сентябрь 1899 г.)

Чтобы не потерять счет дней, мы заменили закончившийся печатный календарь на другой, аналогичной формы и с листами на один месяц, на которых мы писали месяц, дату, день недели. Перед тем, как заканчивался текущий месяц, мы подготавливали календарь на следующий.

Но к этому времени весь наш запас риса был исчерпан и мы вынуждены были посвятить себя шелушению семидесяти мешков palay (неочищенного риса), которые купил покойный падре Карреньо. Задача утомительная и трудная для тех, кто к ней не привык, невероятно медленный и малоприятный процесс, поскольку из-за очень плохих условий, при которых мы были вынуждены хранить palay и невозможности должным образом высушить его на солнце, для отделения зерна от шелухи требовалось немало труда. И хотя это выполнялось со всей деликатностью и заботой, главной причиной которых была угроза голода, потери зерна были велики.

Поскольку состояние солдат заставляло избегать излишнего труда, мне пришлось сократить время, отводимое на эту работу, до стольких часов в день, чтобы получать только то, что было необходимо для рациона – этот грязный, порошкообразный, малопригодный для пищи рис.

Я предлагаю представить любому из вас, как «заманчиво» выглядело это блюдо из консервированных сардин, наполовину непригодных для еды, испорченного бекона с тыквенными листьями и без соли. Чтобы придать блюду вкус, мы смешивали его с небольшим количеством дикого перца, очень острого (по сравнению с ним красный перец можно считать сладким), которого в этой стране произрастало очень много.

Тем не менее, это был лучший гарнизон Балера, к началу 1899 года выдержавшего сто восемьдесят четыре дня осады. Спустя сорок дней с тех пор, как мы потеряли нашего командира, порция муки уменьшилась с 500 до 200 граммов и я обнаружил, что мне придется уменьшить положенный солдатам каждые три дня с начала осады небольшой аванс в пять сентимо, как компенсация за дефицит рационов.

13 января рядовой Маркос Хосе Петана был ранен. В одну из ночей противник под покровом темноты оставил возле двери церкви пакет с семью или восемью филиппинскими газетами, которые мы с удивлением обнаружили на следующий день. Я не должен бы их читать. Они не давали никакой серьезной информации, а были набором отвратительных оскорблений против Испании и ее сыновей; против той бескорыстной нации, которая принесла туземцам ценой испанской крови свет Евангелия, против ее сыновей, от которых эти стаи убогих аборигенов получили свои первые представления о человечности и культуре.

Я помню, что одно из этих мерзких секретов, не будем называть это новостями, касалось того, что в Маниле испанка, замаскированная под аборигенку, украла у местной женщины (возможно, прикидывавшейся испанкой) ее портмоне и американцы схватили ее и посадили в тюрьму.

В другом бесстыдном материале рассказывалось о приходском священнике Альбулуга (Кагайян), монахе Хосе Бругесе, который умолял генерала-филиппинца позволить ему остаться в названной pueblo (деревне), чтобы присматривать за принадлежащими ему кофейными плантациями. В статье утверждается, что священник был благосклонно настроен к восстанию, так как тот заявил, что часто оказывал тагалогам всевозможную помощь.

Эффект, произведенный на меня этим чтением, не мог быть хуже. Я разорвал бумагу на куски, пообещав не трогать другую газету, хотя они явно должны были положить ее у церкви. Месяц февраль не принес ничего, кроме уже описанных перестрелок и растущей скудости наших запасов. Эпидемия унесла еще одну жертву – 13-го числа умер рядовой Хосе Саус Мераменди.

14-го, раздраженный звуком вражеских труб, призывающих к перемирию, я поднялся на колокольню, чтобы посмотреть, что происходит вокруг нас. Рядом с одним из укрепленных домов, отмеченных на нашей карте, я увидел горниста, а с ним другого человека, готового поднять белый флаг. Заметив наше молчание, этот человек через несколько мгновений направился к так называемому «мосту Испании». Именно там по нашему предположению располагалагалась хорошо укрепленная против любой атаки штаб-квартира врага. Я продолжил свое наблюдение. Человек с флагом исчез, но вскоре вернулся на свое прежнее место.

«Должно быть, они тебя избили», – подумал я, хотя и не видел этого, «иначе ты не вернулся бы в такой спешке », – и из-за краткости его отсутствияя я вполне мог расценить это так. Дважды снова горнист протрубил« внимание» без какого-либо ответа от нас. Я остался на страже, чтобы посмотреть, чем все это закончится, озадаченный не столько странностью этого происшедствия и отсутствием какого-либо предложения, но их настойчивостью и особенно быстрым приходом и уходом человека с флагом.

Как правило, если мы не отвечали на призыв к переговорам, они уходили, опасаясь, что мы откроем огонь. Поэтому я удивился, увидев, что человека с флагом, выбежал на улицу Кардинала Сиснероса и двинулся в нашу сторону. Я крикнул ему, чтобы он остановился и немедленно вернулся в окопы.

«Вы капитан Лас Моренас?» – спросил он, увидев меня. «Нет», – ответил я. «Я один из офицеров отряда. Зачем вы пришли сюда?» «Я капитан дон Мигель Ольмедо и прибыл по поручению Капитан-генерала, чтобы поговорить с сеньором Лас Моренасом». «Капитан Лас Моренас ни с кем не разговаривает и не хочет никого принимать. Его уже много раз обманывали и он полон решимости, что это больше не повторится. Скажите мне, что Вы желаете сообщить и я передам это ему».

Он ответил, что генерал очень хорошо знает, что были предприняты попытки обмануть нас, но теперь опасности нет, потому что все, что он сейчас говорит, является правдой и он принес официальную газету нашего главного органа власти на Архипелаге.

Во время этого диалога я находился в окопе, а он в сорока шагах от него. Услышав, что он принес официальное уведомление, я приказал солдату принести его мне, но предъявитель колебался некоторое временя, говоря, что ему приказано передать это лично.

Но когда я намекнул, чтобы положить конец спору, что если он не желает передать сообщение, то должен немедленно уйти, он уступил моему ультиматуму и передал сообщение через солдата. Тогда я сказал ему: «Вы можете подождать. Я посмотрю, что решит капитан». Я сделал вид, что ушел по назначению, и прочитал