Мертвецы и русалки. Очерки славянской мифологии - Дмитрий Константинович Зеленин

class="p1">§ 19. Скажем еще несколько слов о западных соседях русского народа. По воззрениям литовцев, убитые, убийство коих не отмщено, бродят по свету и требуют мщения; так же поступают и те, над коими почему-либо не был совершен обряд погребения.

У литовцев сел. Упян отмечено поверье о том, что повесившийся не дает покоя своим односельчанам до тех пор, пока ему не отрубят голову[233].

По воззрениям турецких сербов, злые, нехорошие люди и после смерти не оставляют добрых людей в покое: они ходят из дома в дом и делают всякому пакости. О них говорят, что они «угробничились», т. е. сделались упырями, блуждающими душами[234].

«В ночь под праздник св. Медарда, рассказывается в стихотворении Мистраля[235], выходят из воды утопленники, погибшие рыбаки, несчастные девушки, босые, покрытые илом».

У англичан только законом 1824 г. (и вторично 1882 г.) был отменен обычай хоронить самоубийц на распутье дорог, с забитым в грудь осиновым колом. Обычай же этот имел целью помешать самоубийце возвращаться на землю и тревожить живых людей[236].

Наконец, выделение заложных из числа всех других покойников отмечено и у многих других народов, между прочим, и в Новом Свете. Обыкновенно в зависимость от рода смерти ставится, в верованиях некоторых народов, достижение умершими царства мертвых. Так, у оджибве утопленники не могут перейти ведущего в царство мертвых моста и падают в реку; у шайенов не достигают блаженных селений скальпированные и удавленные. У колов в Индии этой участи лишены погибшие насильственной смертью, заеденные тигром, искалеченные и неженатые. У бахау различаются два вида смерти: хорошая смерть и дурная; последней умирают самоубийцы, погибшие насильственным путем и женщины, скончавшиеся при рождении ребенка. Пути тех и других в царство мертвых различны[237].

По верованьям североамериканских индейцев, киеки (один из трех разрядов духов, призываемых шаманами) «суть души храбрых людей, убитых на войне»[238].

§ 20. Изложенные нами выше поверья о заложных покойниках у разных народов дают нам ключ к пониманию весьма своеобразного способа чувашской мести, известного под названием сухая беда. Кровно обиженный кем-либо чувашенин лишал себя жизни через повешенье на воротах двора своего обидчика. В объяснение этой своеобразной мести до сих пор указывалось только одно соображение: будто бы обидчика, на воротах дома которого найден удавленник, «засудят» несправедливые судьи.

Известие о таком способе чувашской мести впервые, по-видимому, проникло в печать в «Записках Александры Фукс о чувашах и черемисах Казанской губ.»[239] и с тех пор сделалось как бы этнографическим анекдотом. Когда этим вопросом занялись наши серьезные этнографы, то они прежде всего отвергли самое существование этого обычая. В. Магнитский в 1881 году, «в опровержение описываемой клеветы на чувашей», писал: «Если б опровергаемый мною факт в действительности где и случился, то смело можно ручаться, что самоповесившийся на воротах прежде, чем кому-либо из властей удалось увидеть эту картину, был бы немедленно хозяином ворот перенесен на чужую землю, как чуваши и сейчас поступают с каждым „чужим” покойником, несмотря на весь страх, питаемый ими вообще к последним [т. е. к мертвецам]. Не сомневаюсь, что перетаскивание мертвых тел вызвано злоупотреблениями старых полицейских деятелей. Мне думается, что их [полицейских деятелей], без сомнения, вымышленные сведения получила и г-жа Фукс». В действительности же нередкие у чувашей «случаи взваливания своей вины на другого известны у русских под названием „сухая беда”»[240].

Вторя Магнитскому, и другой почтенный этнограф, С. К. Кузнецов, писал: «Сухую беду измыслила и практиковала мелкая администрация, извлекшая из этой „беды” хорошую прибыль»[241].

Отрицательное отношение к «сухой беде» этнографов неудивительно. Если не знать истинной подкладки этого чувашского обычая, то он и должен показаться нелепостью. Приходится предполагать, что этот обычай возник уже после появления у чувашей постоянных русских судов, т. е. в недавнее время; а между тем бесспорно, что обычай этот давно вымирает и сохранялся только лишь как пережиток глубокой древности.

С точки же зрения выясненных нами выше народных представлений об удавленниках, чувашский обычай «сухой беды» получает глубокий смысл: удавившийся на дворе своего обидчика чувашенин поселяется через то самое на данном дворе в виде страшного загробного гостя: посмертное местожительство заложного покойника связано, как мы знаем (§ 7), с местом его насильственной смерти. И теперь-то самый трусливый и смирный бедняк получает возможность сторицей отмстить своему обидчику, как бы силен и богат тот ни был[242].

Мы могли бы ограничиться этими рассуждениями; но, ввиду отрицательного отношения к данному обычаю двух почтенных этнографов, приведем несколько дополнительных сведений, подтверждающих существование этого обычая. Прежде всего заметим, что выражение «сухая беда», по-видимому, коренное русское, чуваши же только перевели его на свой язык. В романе Д. В. Григоровича «Рыбаки» (гл. 29) встретилось выражение «мокрою бедою погиб» в значении «потонул». Очевидно, сухая беда означает, в противоположность мокрой, смерть через удавление.

Свидетельства разных лиц о сухой беде у чувашей в большом числе приведены в указанных сочинениях Магнитского. Добавим к ним это сообщение гр. Н. С. Толстого о чувашах нижегородских: «Из личной вражды, между собою, чуваши даже давятся в клети у своего противника: есть много примеров тому, и самая ужасная угроза этого робкого и смирного народа заключается в том, что он посулит врагу своему удавиться в клети его, что, разумеется, поведет за собою следствие, суд, хлопоты, изъяны и проч.»[243]. Но тот же самый обычай мести через самоповешение известен и у других народов, в частности вотяков[244]. «Вотяк рассорился с вотяком. Обиженный хотел бы мстить, да бессилен. „Хорошо же, – он говорит, – я тебе сделаю „сухую беду”. Он ночью заберется на двор своего обидчика и тут удавится. „Пусть же, – рассуждал он перед этим, – мой обидчик ответит за меня суду!”»

И в Тамбовской губ. самоубийство совершается иногда с целью отомщения врагу. Один заседатель волостного управления, постоянно обижаемый головою, сказал последнему: «Ну, я тебе напряду!» – и повесился у него в риге. Некоторые парни и девушки, обманутые предметом своей любви, потеряв надежду на лучшее будущее и желая хотя в конце своей постылой жизни причинить неприятность, вешались у обманщика на воротах или около дверей избы[245]. Это сообщение относится, по-видимому, к русским[246].

Глава 3

Особый способ погребения заложных покойников

21. Вопрос о месте погребения заложных. 22. Свидетельства еп. Серапиона и Максима Грека об особом способе погребения заложных на Руси. 23. Борьба между духовенством и народом по этому вопросу. 24. Убогие дома и их история. 25. Уничтожение убогих домов и последствия того. Народное поверье, связанное с погребением заложных на общем кладбище. 26. Исторические случаи того,