Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

волшебным образом превратилось в Европейский союз, имевший три столпа: Европейские сообщества, Общая внешняя политика и политика безопасности, а также Сотрудничество в области правосудия и внутренних дел.

Франция была в восторге, потому что Маастрихт закрепил переход к экономическому и валютному союзу и созданию общей валюты, которая наконец вытеснит давно доминирующую немецкую марку. Миттеран торжествующе заявил: «Рождается великая держава, по крайней мере такая же сильная в коммерческом, промышленном и финансовом отношении, как Соединенные Штаты и Япония». Британия была удовлетворена тем, что будущую внешнюю политику все равно придется формировать на основе консенсуса, а также испытала облегчение, добившись своего отказа от социальной хартии и единой валюты. И Коль, несмотря на сделанные им уступки, особенно в отношении немецкой марки, находил утешение в создании более федеративно структурированной Европы, чей союз был в такой же степени политическим, как и экономическим[1557].

Таким образом, лидеры ЕС выполнили свою долгосрочную миссию: организовали выход из холодной войны, не теряя при этом из виду свой план более тесной европейской интеграции в мире после падения Стены. Они избежали отвлечения на внутренние распри из-за Югославии и на последствия распада Советского Союза. Несмотря на очевидные недостатки ЕС, казалось, что Европа вступает в новую эру сотрудничества, единства и расширения, чтобы охватить континент в целом.

Но любые надежды на то, что распад Югославии теперь может быть быстро разрешен, вскоре рухнули. Одним из осложнений стало внезапное вмешательство Соединенных Штатов. Всю осень главными целями США и НАТО было сдерживание кризиса с помощью европейских усилий и сохранение как можно более крупного и единого Югославского государства, что фактически означало поиск урегулирования, построенного вокруг Милошевича.

Вашингтон возражал против «несогласованных, разрозненных заявлений и признаний» такого рода, которые казались последствиями политики Европы или ее отсутствия. Осознавая, что у Америки было мало рычагов воздействия на противоборствующие стороны, Бейкер считал силу отказа или предоставления государственности «самым мощным дипломатическим инструментом». Он поддержал идею «заслуженного признания»[1558], которое должно быть предоставлено отдельным республикам после того, как будет достигнуто и будет готово к реализации всеобъемлющее мирное урегулирование. По этой причине он считал усилия Германии по признанию преждевременными, даже контрпродуктивными, и рассматривал тандем Геншер–Коль как разрушительный фактор, подрывающий то, что Бейкер любил считать консенсусом ЕС и НАТО о непризнании.

Соответственно, после согласования окончательного проекта Маастрихтского договора в декабре Вашингтон настаивал на том, чтобы столицы ЕС не приступали к признанию, утверждая, что это приведет только к новой войне. Бейкер также передал этот вопрос через Вэнса Генеральному секретарю ООН Хавьеру Пересу де Куэльяру, который – также под давлением Великобритании и Франции – официально предупредил ЕК о «взрывоопасных последствиях» признания независимости Словении и Хорватии. Перес де Куэльяр также призвал боннское правительство не начинать признавать отколовшиеся югославские республики «избирательным и несогласованным образом»[1559].

Кроме того, послы Великобритании и Франции в ООН при поддержке своего американского коллеги представили проект резолюции Совета Безопасности ООН, чтобы удержать Германию от реализации своего плана признания двух республик – действия, по их словам, которое только еще больше разжигает межнациональные страсти и снижает шансы на мир. Эти англо-французские махинации были явно направлены лично против Геншера, а также представляли собой насмешку над всем духом европейского единства, столь восторженно провозглашенным всего несколькими днями ранее в Маастрихте. Великобритания и Франция даже во многом использовали необычную самоуверенность Германии, проводя параллели со Второй мировой войной, когда нацистская Германия доминировала в двух югославских регионах, присоединив Словению к Третьему рейху и создав марионеточный режим в Хорватии[1560].

Геншер отмахнулся от всего этого. Он был абсолютно уверен, что непризнание независимости республик – другими словами, сохранение статус-кво – не только не привело к разрядке боевых действий, но фактически усугубило их. Фактически решимость Германии продвигаться вперед отражала растущую обеспокоенность тем, что в сочетании с ухудшением социально-экономической ситуации на постсоветском пространстве продолжительная война в Югославии может дестабилизировать шаткую Восточную Европу, усилив этническую напряженность и направив огромную волну беженцев в Германию и на Запад.

Таким образом, германская политика не была отклонена из-за порочной тактики ее союзников. Как сказал один правительственный чиновник журналистам мировых СМИ, «мы будем двигаться вперед, независимо от того, присоединится ли к нам какое-либо, все или ни одно из европейских государств». Тем не менее, учитывая консенсус ЕС, достигнутый в Хаарзуиленсе, Геншер ожидал поддержки со стороны остального Сообщества. Но вместо этого, когда Британия и Франция нанесли ему удар в спину, ему оставалось рассчитывать только на Италию, Бельгию и Данию среди членов ЕС плюс на несколько государств, не входящих в Сообщество, включая Австрию (которая заигрывала с ФРГ, потому что хотела членства в ЕС), Исландию, Венгрию и только что получившую независимость Украину[1561].

Парадоксально, но Геншеру помогли новые боевые действия в Хорватии. Это загнало в тупик попытки сорвать его политику как в ООН, так и в ЕС. Действительно, поскольку становилось все более маловероятным, что Организация Объединенных Наций сможет продвигать свой план по отправке миротворцев для обеспечения соблюдения перемирия, британцы и французы пошли на попятную. Резолюция ООН была смягчена, и 15 декабря Совет Безопасности единогласно проголосовал за отправку в Югославию лишь символических сил численностью не более 20 военных, полицейских и политических «наблюдателей». Он отказался от идеи принятия заявлений, осуждающих признание отколовшихся республик[1562].

Но франко-британское отступление было вызвано не только обострением конфликта. Они изменили свою тактику также из-за страха раскола с Германией в преддверии заседания Совета ЕС 16 декабря, которое должно было касаться Югославии. Дюма написал Миттерану незадолго до переговоров: «Для двенадцати, и особенно для Франции и Германии, раскол из-за Балкан кажется мне гораздо более опасным, чем риск ускорения пожара в бывшей Югославии. Для Югославии распад – это трагедия; для Сообщества это было бы катастрофой»[1563].

Несмотря на этот франко-британский спад, все это дело оставило в Бонне очень неприятный осадок. Оно подорвало доверие Германии к двум ее ближайшим европейским союзникам и сузило возможности Геншера, когда Германия – впервые после объединения – рискнула подставить свою шею в деле международной дипломатии. Что еще хуже, так это то, что Германия также чувствовала себя преданной Вашингтоном, с которым она так тесно сотрудничала по большинству ключевых вопросов в последние годы.

С одной стороны, Соединенные Штаты признали независимость прибалтийских республик и теперь двигались к признанию распада СССР на Россию и новые независимые государства СНГ. С другой стороны, США по-прежнему категорически выступали против «выборочного признания» двух балканских республик. В глазах Бонна Югославия выглядела такой же мертвой, как и Советский Союз. Тем не менее Буш заявил, что он категорически не согласен с решением Германии, поскольку ситуация в Югославии «чревата опасностью». Америка, заявил он, хотела