Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

Политическое значение Ладоги в IX—XII вв.

Давно обсуждающееся в научной литературе отождествление Рюрика, «призванного» в Ладогу, с Рериком Ютландским в своем последнем исследовании признал вероятным акад. Б. А. Рыбаков (Рыбаков 1982: 229), а вслед за автором этих строк (Лебедев 1985: 214) достаточно неожиданно и энергично поддержал эту гипотезу Л. Н. Гумилев (Гумилев 1992: 106-107). В 1963 г. известный славист, польский академик Генрих Ловмяньский детально исследовал хронологию деятельности Рерика на Западе (Ловмяньский 1963: 221-249). В свете новых данных, прежде всего — археологических и нумизматических, характеризующих динамику серебряного обращения на Балтике до и после «изгнания варягов» и «призвания князей», дендрохронологии, стратиграфии и планиметрии Ладоги, историческая канва событий, отраженных в «предании о варягах» ПВЛ восстанавливается теперь подробно и со значительной степенью достоверности (Булкин. Дубов, Лебедев 1978: 90; Кирпичников 1979:99-100; Потин 1970: 64-80; Кирпичников 1998: 31-55).

Первые поселенцы, прибывшие из Скандинавии на «Восточный путь», по-видимому знакомые с прибалтийско-финскими племенами побережий и островов (известные им как ruotsi со времен «допарусного мореплавания» свеев), обосновались на Алодейоки у выхода на речные пути в финские земли Приладожья и восточного Поволховья сравнительно небольшой и мирной общиной; возможно, «кузнец», сочетающий с трудовыми — жреческие функции общинного «годи» (старинный, «вендельских времен», ритуальный жезл Одина тщательно сберегался), был не просто «хевдингом», но даже особой княжеского достоинства: подобное сочетание у князьков обских угров удерживалось до конца Средневековья: «таежные князья занимались не только военным делом, но и почетным для них кузнечным ремеслом, которое традиционно было окутано завесой таинства для многих «обычных» людей» (Зыков, Кокшаров 2002:9).

Валун «наковальни» ладожской кузницы напоминает о Скаллагриме, отце Эгиля, поселившемся в Исландии: глава рода, отказавшийся от королевского предложения «стать лендрманом», Скаллагрим был искусный кузнец; он построил кузницу на мысу, но «не нашел там такого камня, который бы показался ему достаточно ровным и твердым, чтобы ковать на нем железо… И вот однажды вечером, когда другие люди легли спать, Скаллагрим вышел на берег, столкнул в море лодку с восемью скамьями для гребцов, которая у него была, и поплыл на ней к островам посредине фьорда… Там он опустил за борт якорный камень, а потом бросился в воду, нырнул, поднял со дна большой камень и положил его в лодку. После этого он взобрался в лодку и вернулся на берег. Там он перенес камень к своей кузнице, положил перед дверями и позже ковал на нем железо. Этот камень лежит там до сих пор, и около него много шлака. Видно, что по камню много били и что он обточен прибоем и не похож на другие камни, которые можно найти в том месте. Теперь его не поднять и вчетвером» (Сага об Эгиле, XXX).

«Ладожский кузнец» жил на полторы сотни лет раньше Скаллагрима, но действовал подобным же образом; вряд ли он был столь же могущественным и независимым «хевдингом», как Оттар в Халогаланде, который «был в числе первых людей этой страны: хотя у него было всего двадцать голов крупного скота и двадцать овец и двадцать свичей; а то немногое, что он пахал, он пахал на лошадях. Но доход его состоит в основном из податей, которые платят ему финны…

Самый знатный должен платить пятнадцатью шкурками куниц и пятью ездовыми оленями, и одной медвежьей шкурой, и десятью мерами пера, и шубой из медвежьей шкуры или шкуры выдры, и двумя канатами, каждый по шестьдесят локтей длиной, один, сделанный из моржовой кожи, другой — из тюленьей» (Орозий короля Альфреда — Матузова 1979: 25). Подобные подати можно было собирать и с окрестной приладожской «лопи». Всадник с «неволинским поясом», торжественно преданный сожжению и похороненный в «сопке № 140» Горы Победища, может быть, хаживал «к бьярмам». Однако ладожские скандинавы должны были делить пространство деятельности со славянами Любши; не всегда — мирно, но в начале IX в. «поколение Убби» включилось в оборот серебра, охвативший все пространство Восточной Европы и достигший Скандобалтики в 786-833 гг.

Славян и норманнов связывал общий интерес в том, чтобы вывести оборот таежной пушнины из-под контроля хазар, монопольно (через булгар на Волге) торговавших с финскими племенами Прикамья, Поволжья, Приладожья. Поднепровские кривичи, втягиваясь в связи с Ладогой, открывали пути на Днепр и в Черное море. «Каганат русов» 830-850-х гг. мог вовлечь в оборот добычу викингов из походов в Западной Европе, прежде всего пленных христиан, заметные контингенты которых уже ко времени первой поездки Ансгара накапливались в Бирке и которыми торговали (в том числе женщинами и детьми) даже в саксонско-датском пограничье, не говоря о рынках Хедебю и Бирки (Vita Anskarii, 11,15). Организаторы этой «торговли с Востоком», видимо, первыми использовали контингенты дружин викингов для контроля над Ладогой (пожар и реконструкция 840 года), Гнездовым в Поднепровье (курган № 47) и движения по Днепровскому пути «из Варяг в Греки» (по крайней мере пройденному «послами 838 года»), Дир, если именно он был провозглашен «хаканом русов», ассоциировался у арабов с «большим числом городов», а у русского летописца — с Киевом.

«Эфемерида» этой «Державы Дира» попыталась спаять «Землю нашу» чуди, веси, мери и словен со скрепленной старинным «Живяху въ мире» федерацией племен Поднепровья, испытывавшей давление Хазарского каганата. Успех, хотя бы и кратковременный, был возможен, а «русь» морских дружин с рек Восточной Европы хлынула в Средиземноморье. Ладога, тыловой опорный пункт этих «Путей на Восток», продуцирует местные генерации «русов», и в славянских «градах» Верхней Руси скандинавские имена обретают смягченные славянские формы, такие, как прогремевшие через два поколения Helgi — Ольг, Helga — Олга, Ingvarr — Игорь; «языковая ассимиляция» такой глубины предполагает по крайней мере две-три генерации смешанных браков славянской и скандинавской элиты «руси». Густимусл «Ксантенских анналов» может быть отождествлен с Гостомыслом «Иоакимовской летописи» с неменьшей проблематичностью, но и с неменьшими основаниями, чем Рюрик — с Рёриком Ютландским; но даже легендарная его генеалогия и родственные связи не противоречат «археологической действительности» Ладоги, Любши, Изборска.

Примерно столетний период (750—850-е гг.) сравнительно мирных взаимодействий на водных путях и в центрах на волоках восточноевропейских лесных рек завершается обострением славяно-скандинавских отношений, а затем изгнанием «варягов» (свеев) из Ладоги. В ходе развернувшейся межплеменной усобицы ладожские словене в 862 г. обращаются к Рюрику. Этот предводитель викингов к тому времени владел землями в западной Ютландии и на фрисландском побережье, во фризо-скандо-немецко-славянском пограничье; он контролировал водный путь из Северного моря по р. Айдер в Хедебю, а незадолго до 860 г., видимо, покинул Дорестад (который вскоре после этого снова стал добычей викингов). Не исключено, что Рюрик был одним из организаторов блокады Бирки в 850-х гг. Изгнанный из Фрисландии местными жителями, «кокингами», Рюрик не ранее 864 г., однако, мог появиться в Ладоге; сомнения Г. Ловмяньского в такой возможности обосновывались отсутствием данных о связях в то время Ладоги с Фрисландией (Ловмяньский 1963: 240); однако публикация О. И. Давидан этих данных вскоре сняла эти сомнения (Давидан 1968:63), а хронология ладожской застройки вполне отвечает датировкам деятельности Рюрика (Кузьмин 2000: 59-61).

Безусловно, вождь викингов, появляясь в Ладоге, не ставил своей целью основание династии, которая возглавит государство с предстоящей тысячелетней историей. Цели, как и на Западе, сводились к контролю (на тех или иных условиях соглашения с местными силами, будь то король франков, primores фризских «кокингов» или племенной «старейшина» чуди, веси, мери, словен и кривичей «Земли нашей») над выходами морских путей: Дорестад или Хайтабу, Ладога и Изборск были вполне равноценны в этом отношении. На «момент призвания» нет еще речи о прочном территориальном объединении вокруг занятых «русью» центров: Рюрик строит крепость в Ладоге, а вполне равноценные по статусу вожди — «братья» — садятся в Изборске и на Белоозере. Во всех трех случаях речь идет, прежде всего, о контроле над магистральными выходами из Балтики — в Ладожское озеро, с Финского залива — на Нарову и водную систему Чудского бассейна на западе или в речной бассейн Волги на востоке «Верхней Руси».

Имена «братьев» давно рассматриваются как переосмысленный текст древнесеверной висы, в полном виде звучавшей бы вроде:

HroerekR Рёрикmed sine hus с домом своим true vasring верной дружинойtrue vaering и всем войском(ополчением, морской ратью)

Возражения филологов против такого рода реконструкций, вполне правомерные с лингвистической стороны, однако, не учитывают возможности существования «варяжского фольклора» в смешанной и двуязычной скандо-славянской среде, о чем в свое время писала Е. А. Рыдзевская (Рыдзевская 1978:166- 172); именно намеченное ею движение «устных преданий в летопись» допускает и бытование «драпы», сложенной на «не совсем правильном» древнесеверном языке, исполнявшейся «скальдом»-словенином в этой двуязычной среде дружинной «руси»; если киевский варяг говорил «по-росски» и «по-славянски» в середине X в. (Константин Багрянородный, 9,46-49), то, vise versa, любой «изгой любо Словении» среди «русинов» «Русской Правды» должен был в какой-нибудь мере владеть той и другой речью; диалоги «королевских саг» не оставляют сомнений в «двуязычии» киевского двора до середины XI в., а в Ладоге середины IX столетия славянский язык, вероятно, далеко не преобладал над скандинавским.