Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

правнук Левий дал десятину Мелхиседеку (Евреям 7:9). Привычное нам олицетворение русских городов и самой Руси, скорее всего, имеет библейский исток. Город – обитаемое место и, благодаря находящимся в нем храмам, священное. Потому город отождествляется с домом и храмом. Дом и храм, в свою очередь, как живое и законченное целое, ассоциируется с телом, и церковь как собрание верующих является телом (1 Коринфянам 12:27). В свою очередь, человеческое тело – это храм, в котором хочет обитать Бог (1 Коринфянам 6:19). Величайший живой храм – Пресвятая Дева, «ширшая небес», потому что вместила Бога во чреве. Для римско-иерусалимской образности на Руси, как до московского периода, так и во время его, вся эта цепочка отождествлений имела решающее значение.

В конце XIV века в русский богослужебный чин Торжества православия (первое воскресенье Великого поста) вошла переведенная с греческого языка проповедь об иконе Богородицы Римляныне; местом вхождения считается Троице-Сергиев монастырь, бывший центром древнерусской духовной жизни [39]. По преданию, Римляныней была названа икона, во времена иконоборчества чудесно прибывшая в Рим по водам, а после окончания господства ереси так же нерукотворно вернувшаяся в Константинополь. В рукописях XVI века она начинает отождествляться с образом, обретенным в 1383 году на речке Тихвинке, для которого Василий III повелел на месте обретения выстроить собор по подобию Успенского в Москве. В проповеди наличествует «рассуждение о соотношении иконы, или самой Богоматери, которая представлена иконой, и города, который Богоматерь-икона избрала для своего пребывания… Здесь определена природа истинного царства: оно там, где находит приют и покой Богоматерь-икона-Церковь. […] Отсюда этот текст в условиях исторической катастрофы Византийского мира автоматически должен был продуцировать идею о последующем приюте благочестия именно там, где он, этот текст, оставался основой православия, т. е. на Руси» [40].

Таким было зримое, в виде предания об иконе, пришествие Рима на Русь (не просто в Москву, но именно на Русь, на пустынный берег Тихвинки) еще до того, как Филофей написал свои послания. Не случайно влияние проповеди о Римляныне на мир образов той эпохи сопоставимо с влиянием акафистной тематики [41]. То и другое связано с полемикой против иконоборческих тенденций внутри церкви (ересь жидовствующих, отрицавшая почитание как икон, так и святых) – полемике, которая велась в том числе посредством самой иконописи. Фрески Дионисия в Ферапонтове, росписи крыльца Благовещенского собора в Москве обращаются к акафисту Божией Матери, открывая зрению человека пропеваемые в нем духовные истины. Жена, бежащая в пустыню – это и уходящее на Русь иконописание, расцвет которого здесь приходится на XV–XVI века, когда почти повсеместно в Европе наступил его упадок и вытеснение новой живописью.

Тихвинский собор Успения. Фото автора

Само же отождествление города с Богородицей намного древнее. Не будет преувеличением сказать, что Русь усвоила его вместе с христианством. Первоисточником служила здесь гимнография, в которой Дева предстает как живой Иерусалим, «одушевленный град Присноцарствующаго». Это слова из воскресного канона 3-го гласа, где к Марии обращена еще такая речь: «Храм и престол явилася еси Божий, воньже вселися Иже в вышних Сый… плоти Твоея не отверз всячески врата. Темже непрестанными, Чистая, молитвами Твоими языки варварския скоро до конца покори». Врата девства становятся здесь прообразом неприкосновенности города, его святынь и живущих в нем целомудренных душ. (Война оправдывалась в церковных текстах, например, в правилах святого Василия Великого, прежде всего как защита целомудрия). И в одном из богородичных тропарей Великого покаянного канона: «Град Твой сохраняй, Богородительнице Пречистая, в Тебе бо сей верно царствуяй, в Тебе и утверждается, и Тобою побеждаяй, побеждает всякое искушение, и пленяет ратники, и проходит послушание». Движение от Иерусалима к Риму осуществляется здесь непринужденно, даже незаметно, потому как Рим – в данном случае Константинополь – вбирающий в себя и остальные христианские города, где бы ни читалась эта молитва, и есть церковь, а значит, он и есть Иерусалим.

В XI веке эта цепочка отождествлений доходит до Киева. Святитель Иларион, восхваляя Владимира Крестителя, сравнивает его с Константином: «Он в еллинех и римлянех цесарство Богу покори, ты же в Руси… Он с материю своею Еленою крест от Иерусалима принесша… ты же с бабою твоею Ольгою принесша крест от новаго Иерусалима, Констянтина града» (Слово о законе и благодати). В Киеве, как и в обладающем автономией Новгороде, появляются соборы Святой Софии Премудрости Божией. Догматически Премудрость – это Сын, Бог-Слово, но, как мы уже отмечали, это и Церковь – «тело Христово», а потому она легко усваивает себе богородичную образность. Храм, символизирующий пространство небесного града и всего мира, находится в отношениях взаимного олицетворения с Девой. Поэтому в Киеве над внутренним пространством Софийского собора доминирует мозаика Богородицы Оранты (молящейся с воздетыми руками), она же «Нерушимая стена» или «икона Дома Премудрости Господней» [42]. По периметру мозаики написан по-гречески шестой стих сорок пятого псалма:

Ο Θ’C ΕΝ ΜΕCΩ ΑΥΤΗC ΚΑΙ ΟΥ CΑΛΕΥΘΗCΕΤΑΙ:

ΒΟΗΘΗCΕΙ ΑΥΤΗ Ο Θ’C ΤΟ ΠΡΟC ΠΡΩΙ ΠΡΩΙ:

В псалме вообще говорится о «граде Божием», а данный стих на церковнославянском гласит – «Бог посреде его, и не подвижится: поможет ему Бог утро заутра». Но в греческом, как и в еврейском языке, слово «город» женского рода, поэтому более точно «посреди нее». По преданию, отраженному в памятнике IX века «Сказание о Святой Софии», этот стих был отпечатан на кирпичах, из которых сложили несущие арки сводов главного собора Константинополя. Сергей Сергеевич Аверинцев, разбирая его смысл в храмовом контексте, писал, что стих относили одновременно и к Богородице, «поскольку Она есть Град, образ одухотворенного вещества», и к церковной общине, и к зданию храма, «поскольку оно, будучи “иконой” космического Дома Премудрости, одновременно обращено к городу, сообщая ему смысловой устой и бодрую надежду на победу над видимыми и незримыми врагами» [43].

Отождествление города с Богородицей в древнерусской письменности впервые встречается также у святого Илариона Киевского, который в «Слове о законе и благодати» говорит, что великий князь вверил Пресвятой Деве своей город, когда построил над Великими воротами церковь Благовещения: «Да еже целование архангел даст Девице, будет и граду сему, к оной бо: “Радуйся, обрадованная, Господь с тобою”, ко граду же: “Радуйся, благоверный граде, Господь с тобою”». Понятно, что в этом отождествлении Деву и город опосредует Церковь, которая в толкованиях Апокалипсиса давно приняла на себя образ «жены, облеченной в солнце». Как Богородица рождает Христа в мире, так и Церковь рождает Его