Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том 2

И, наконец, последний аккорд в этом какофоническом диссонансе. Дочь пишет об отце как историк, своего рода Пимен в юбке: «Человеческие чувства в нем были замещены политическими соображениями. Здесь он знал и чувствовал игру, переливы, оттенки. Этим он был поглощен целиком. А так как самым главным для него в течение многих лет было захватить, не упустить, и укреплять свою власть в партии и в стране, то перед этой целью отступило все остальное.

Я думаю, что смерть мамы, которую он воспринял как личное предательство, унесла из его души последние остатки человеческого тепла. Он был теперь свободен от ее смягчающего, и тем мешавшего ему, присутствия. Теперь он только сильнее укрепился в том скептически-недобром взгляде на людей, которое было естественным для его несентиментальной натуры»[642].

Итак, перед нами портрет политического монстра, написанный рукой собственной дочери. Для легковерных людей именно последнее обстоятельство приобретает особую убедительную силу, своего рода оттенок абсолютной истинности. Лично для меня оценки С. Аллилуевой, в части, касающейся сущности власти Сталина и его исторической роли в судьбах нашей страны, кажутся поверхностными. Они зиждутся скорее на эмоциях, чем на комплексном и объективном исследовании и сопоставлении всей совокупности фактов. Поскольку только на их базе можно вынести вердикт любой исторической фигуре. Своим замечанием я нисколько не ставлю под сомнение многие факты и свидетельства, содержащиеся в опубликованных воспоминаниях дочери Сталина, и составляющих один из важных исторических источников, касающихся его жизни, характера и привычек, личных пристрастий и прочих черт. Но что касается общих оценок его роли в истории и месте в ряду других выдающихся фигур минувшего века, то здесь, как мне кажется, родственники вождя не обладают и не могут обладать какой-то монополией на истину. Их позиция и точки зрения подвластны критическому анализу, как и любое другое историческое свидетельство или вердикт.

Подводя общий итог рассмотрению вопросов данной главы, можно сказать, что эти годы стали для Сталина порой тяжелых испытаний. Видимо, правы биографы Сталина, считающие, что именно на эти годы приходится глубокий внутренний кризис, который переживал вождь и который оказал на него глубочайшее воздействие. В этот период, особенно в 1932, году Сталин как-то умерил свою публичную активность, мало выступал и часто хранил молчание в то время, когда партия и массы населения хотели бы услышать от него оценки того или иного события. На это обращали внимание не только в партийных и советских верхах, но и за границей. «Рупор» Троцкого счел необходимым поместить специальную статью «Почему молчит Сталин?». В ней, в частности говорилось: «Молчание Сталина и его затворничество приобретают все более и более демонстративный характер. В конце концов всему есть мера! Обжегшись на целом ряде больших вопросов, Сталин стал осторожнее. Это понятно… Молчание на XVII партийной конференции, собравшейся в очень ответственный исторический момент, было уже само по себе скандалом. Но несравненно хуже молчание Сталина по поводу совершающегося за последние месяцы поворота во всей хозяйственной политике. Все чувствуют, что ряд последних декретов, разрозненных, несогласованных и необъясненных, представляет только введение к какому-то более решительному повороту Все спрашивают себя: вправо, влево или… шаг на месте? Сталин молчит…

Ходят слухи, что молчание Сталина есть не только мера осторожности, но и своего рода демонстрация. В своем «Завещании» Ленин писал о «капризности» Сталина. Эта характеристика встречается у Ленина и еще кое-где. Старики рассказывают, что еще в эпоху Ленина Сталин, в случае обиды, прятался у себя на квартире или за городом на несколько дней, прерывая с учреждениями партии, в том числе и с Лениным, устные, письменные и телефонные сношения. Тогда говорили в тесном кругу: «на Сталина опять нашло». Такое состояние он переживает, по-видимому, и сейчас, только не в прежнем, домашнем, а так сказать, во «всемирно-историческом» масштабе»[643].

Своеобразный уход Сталина в тень, конечно, имел свои причины. Одна из них, как мне представляется, заключалась в том, что в 1932 году у него обнаружились некоторые проблемы со здоровьем. Об этом говорит, в частности, то, что Политбюро предоставило ему почти трехмесячный отпуск и он уехал на юг подлечиться. В западной печати в связи с уходом генсека в политическую тень начали распространяться всякого рода слухи о его болезни, о том, что он якобы отстранен от руководства и т. д. Пришлось даже официально опровергать эти слухи, чтобы они не превратились в некую лавину, способную вызвать нежелательные последствия. 3 апреля 1932 года (заметим в скобках — как раз в 10-ю годовщину своего избрания на пост Генерального секретаря) в ответ на письмо корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» Сталин с чувством ехидства сообщил: «Ложные слухи о моей болезни распространяются в буржуазной печати не впервые. Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьёз и надолго, если не хуже. Может быть это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров… И. Сталин»[644].

К приведенному выше сюжету как-то органически примыкает еще один эпизод аналогичного типа, имевший место спустя несколько лет. Я воспроизведу ответ Сталина на запрос американского корреспондента по поводу состояния его здоровья.

«Господину Чарльзу Наттеру, заведующему бюро «Ассошиэйтед пресс»

Милостивый государь!

Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно уже оставил сей грешный мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если Вы не хотите быть вычеркнутым из списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира.

С уважением

И. Сталин»[645].

Но он, конечно, лукавил. Его состояние здоровья в это время не было нормальным. То, что генсек нуждался в лечении и отдыхе, видно хотя бы его письма Кагановичу от 19 июня 1932 года:

«Вы спрашиваете о моем здоровье. Здоровье мое, видимо, не скоро поправится. Общая слабость, настоящее переутомление — сказываются только теперь. Я думаю, что начинаю поправляться, а на деле выходит, что до поправки еще далеко. Ревматических явлений нет (исчезли куда-то), но общая слабость пока что не отходит. Провожу время не плохо.

И. Ст»[646].

В декабре того же злосчастного для Сталина года он в письме Ворошилову также жаловался на состояние здоровья. (Хотя, замечу в скобках, эта черта ему вообще была не свойственна): «Я все еще чувствую себя плохо, мало сплю, плохо поправляюсь, но [в] работе не отмечено. Привет.

16. XII. Сталин»[647].

В целом же едва ли состояние здоровья играло главную роль в уходе Сталина в политическую тень. И уж, конечно, не чрезмерная скромность, в наличии которой его нельзя упрекнуть. Вместе с тем следует оттенить одну мысль.

Молчание Сталина ни в коем случае не было проявлением паники, отчаяния или растерянности, которые, мол, его охватили. Напротив, он, как показало дальнейшее развитие событий, готовил очередной этап последовательного осуществления своего общего стратегического плана. Свое кредо он достаточно ясно сформулировал уже на январском (1933 г.) пленуме ЦК партии: «Нельзя не подгонять страну, которая отстала на сто лет и которой угрожает из-за её отсталости смертельная опасность. Только таким образом можно было дать стране возможность наскоро перевооружиться на базе новой техники и выйти, наконец, на широкую дорогу»[648].

Именно укрепление экономической мощи страны и в особенности ее оборонного потенциала вождь расценивал как крупнейшее достижение минувших трудных лет. Он, как бы предвосхищая возможные упреки в свой адрес, указывал, что если бы партия и страна не следовали предложенному им курсу, то государство оказалось бы в смертельно опасном положении. Конечно, кто-то может сказать, что все эти слова нацелены были на то, чтобы оправдать себя и свою политику. Я допускаю, что определенный элемент политического самооправдания в выступлениях Сталина 1933 года присутствовал. Однако это — всего лишь деталь, а не главное в его выступлениях и аргументах. Успешное выполнение первого пятилетнего плана, о чем уже шла речь в одной из предыдущих глав, преодоление кризисной фазы коллективизации, медленное, но четко наметившееся улучшение с продовольственным снабжением и рост рынка потребительских товаров первой необходимости — все это были не вымыслы официальной пропаганды, а факты реальной действительности. Сопоставляя отрицательные и положительные тенденции этого периода, подлинно великие достижения и довольно серьезные трудности, надо со всей четкостью констатировать — сталинский курс ускоренного развития страны оказался правильным и он исторически себя в полной мере оправдал. И это все явилось итогом многотрудной и героической работы миллионов и миллионов советских людей. Немалая заслуга принадлежит и Сталину как инициатору этого курса.