Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

Многослойная структура этногеографии ПВЛ в основных своих чертах подтверждается данными других, в том числе иноземных, источников. Деление на «Русскую Землю» («низовскую», «внутреннюю» Русь) и «Верхнюю» («внешнюю») Русь (с центром в Новгороде) описано в середине X в. в сочинении византийского императора Константина Багрянородного, где отмечены важнейшие русские города (Киев, Новгород, Смоленск, Любеч, Чернигов), а также названы некоторые восточнославянские племена (Константин Багрянородный, 9). С его описанием полюдья киевских князей перекликаются сведения арабских источников, в наиболее полной редакции представленные в тексте Гардизи о русах: «…постоянно по сотне и по двести (человек) ходят они на славян, насилием берут у них припасы, чтобы там существовать; много людей из славян отправляются туда и служат русам» (Заходер 1967:82; Рыбаков 1982:329). Отразилась у восточных авторов и территориальная неоднородность Руси в сведениях о трех русских центрах, или городах, транскрибируемых обычно как Славиюн, Куйава и Арса и с наибольшими основаниями отождествляемых с Новгородом, Киевом и Ростовом (Дубов 1982:104).

Политическая анналистика ПВЛ, созданная при дворе киевской великокняжеской династии Рюриковичей, должна рассматриваться с особых текстологических позиций, учитывающих неизбежную «неадекватность», корректировку событий, отделенных от летописца двумя-тремя столетиями (838—1118 гг.). Современные этим событиям показания письменных источников («Вертинские анналы», восточные авторы) должны рассматриваться в контексте, создаваемом археологическими и соотносимыми с ними материалами этого времени. Этногеография ПВЛ по сравнению с анналистикой обладает самостоятельной познавательной ценностью, позволяющей анализировать ее как особый, многослойный и потому информативный источник.

Этногеографическая концепция ПВЛ от зарубежных письменных памятников отличается большей стройностью и полнотой. Сопоставляя ее с географическими представлениями о Восточной Европе, сложившимися в древнесеверной литературе (Мельникова 1982: 124-127), следует отметить их совпадениев принципиальных, важнейших моментах. Скандинавской традиции известны все основные древнерусские города, выделенные ПВЛ в качестве центров земель и княжений, зафиксированы и магистральные водные пути. В то же время «Путь из Варяг в Греки» как особая транспортная система в северных источниках не отразился: путь этот — явление восточноевропейское, норманны познакомились с ним, когда он уже сложился как центральная государственная магистраль. Географическим ориентиром для скандинавов служило более общее понятие Austrvegr, и его маршрутная детализация происходила, видимо, уже на русской территории в условиях контакта со славянской знатыо и купцами, княжескими дружинами и населением городов.

Этническая спецификация разных областей «Гардов» скандинавам оставалась неизвестна: видимо, их контакты с местным населением ограничивались городскими центрами на магистральных путях, связи с сельским населением если и завязывались, то лишь в ближайшей округе этих центров, и племенные различия в пределах государственной территории остались вне поля зрения варягов. Совершенно противоположной была ситуация в Прибалтике; степень осведомленности об этническом составе населения этого региона в русских и скандинавских источниках примерно одинакова.

Область Древней Руси, наиболее знакомая скандинавам, с городами Альдейгьюборг и Хольмгард (Ладога и Новгород), возможно, первоначально собственно «Гарды», и по данным ПВЛ выступает зоной наиболее ранних и интенсивных славяноскандинавских контактов. Верхняя Русь, область северной межплеменной конфедерации, варяжской дани и «призвания князей» в первую очередь стала ареной зарождения русско-варяжских отношений. Именно здесь обнаружены и независимые от письменных текстов свидетельства формирования сложной и многосторонней системы этнополитических и экономических отношений в Восточной Европе начала IX в.

Петергофский клад начала IX в. как источник по ранней истории Руси

Петергофский клад арабского серебра, найденный летом 1941 года, едва ли уже не в первые недели войны, поступил в хранилища ГИМ (Москва) в 1966 году, а спустя полтора десятилетия обратил на себя внимание исследователей и с тех пор остается ценнейшим, в своем роде уникальным археолого-нумизматическим источником для изучения начального периода становления Древней Руси (Добровольский, Дубов, Рождественская 1982).

Клад при неизвестных обстоятельствах был обнаружен в дачной местности вдоль южного берега Финского залива, предположительно — на одном из участков, примыкающих к Нижнему парку Старого Петергофа, то есть на уровне основания береговой террасы, непосредственно на прибрежье морской акватории. Прозванная в XVIII в. «Маркизовой лужей», эта финальная «узость» Финского залива восточнее острова Котлин (с петровской крепостью Кронштадт) составляет, по сути дела, конечный для мореплавателей отрезок собственно морского, водного пути, проходившего в виду обоих берегов залива к островам дельты Невы. Стоит отметить, что на ближайшем и крупнейшем из петербургских островов, Васильевском, также в прибрежной части (в районе Галерной гавани), в конце XVIII столетия был найден еще один клад арабского серебра (Марков 1910), по единственной сохранившейся для определения монете относимый к «первому периоду обращения арабского серебра 786-833 гг.» (Янин 1956). При сравнительной немногочисленности кладов этого времени (более 25 достоверных комплексов и свыше 30 отдельных находок, возможно также относящихся к этому периоду) (Потин 1970), два «петербургских» клада составляют достаточно существенную долю, выделяясь при этом своим «приморским» положением среди остальной массы находок, сосредоточенных вдоль больших и малых речных путей Восточной Европы.

Петергофский клад поступил в фонды ГИМ в виде коллекции из 82 арабских (куфических) и персидских (сасанидских монет, младшей из которых был дирхем, отчеканенный в г. Балхе в 804/805 г. Эта дата, как и большое количество дирхемов африканской чеканки, позволила исследователям отнести клад к первой четверти IX в., то есть датировать его сокрытие в земле временем не позднее 825 г. (Мельникова, Никитин, Фомин 1984).

Особенностью монет Петергофского клада, сразу привлекшей к нему внимание специалистов, оказалось наличие на двух десятках монет дополнительных начертаний, граффити, нанесенных на монетные кружки ножами или другими острыми предметами за время нахождения их в обращении. Граффити на монетах сравнительно недавно стали выделяться и исследоваться нумизматами как особая характеристика, представляющая собою по существу новый вид письменных источников, взаимодополняющийся как собственно нумизматическими, так и археологическими данными (Дубов 1990).

Граффити Петергофского клада особо интересны тем, что в совокупности представляют собою четыре (наряду с арабским алфавитом надписей монетного чекана) самостоятельных системы письменных знаков, использовавшихся единовременно на территории «первого периода обращения арабского серебра» в Восточной Европе. Одна из этих систем — византийская представлена единственной надписью на «монете № 1» Петергофского клада, где в две строки греческими буквами процарапано библейски-христианское имя Захариас (Захария). На сей день это — единственный дошедший до нас от этого времени «автограф» византийского участника денежно-торговых операций в Восточной Европе конца VIII — начала IX в.

Значительно шире известны среди граффити монетных кладов знаки второй письменной системы, скандинавские руны. На петергофских монетах нанесены по крайней мере две скандинавские рунические надписи, это — снова имя, Убби (ubi), на монете № 3 и слово kiltR на монете № 2 (др.-исл. прилагательное gildr— ‘полновесный, ценный», хотя при нормативном чтении слева направо возможны и другие интерпретации этой надписи) (Мельникова. Никитин, Фомин 1984; ср. Добровольский, Дубов, Кузьменко 1991). Скандинавские руны были нанесены еще на десяти монетах (одиночные, в двух случаях — сочетания двух знаков, преобладали руны s, по два раза использованы знаки к и и), интерпретация их, как и граффити в целом, так и собственно рунических надписей и отдельных рун на вещах, возможна в широком социо-магическом контексте, характерном для древнесеверной культуры эпохи викингов (Мельникова 1977).

Третья знаковая система представлена до сих пор уникальной серией граффити на четырех петергофских монетах (№ 14, 17- 19). Это — тюркские руны а и м (или же к, и), аланская с или тюркская г, руна н и, наконец, возможная лигатура двух рун, имеющих аналогии в орхоно-енисейских тюркских надписях на кирпиче крепости Саркел и среди надписей Маяцкого городища на территории Хазарского каганата (Мельникова, Никитин, Фомин 1984:35-38).