Сергей Максимов - Год на севере

Известный обычай сохранять за каждым лицом уличную на смешливую кличку в смысле приватного прозвища, более употребительного, чем по отчеству и фамилии, распространен по всей России, не исключая Сибири. В Архангельской губернии он известен под оригинальным названием «уличного устава», что и соответствует прямо термину казенных бумаг, взятому из латинского языка (privatus). Так же точно такие же вторые прозвища сохраняются и за селениями, помимо их официальных названий.

Основательница женского монастыря на реке Лексе.

В 1703 г., при основании Петрозаводска под именем Петровского завода на крестьянах Сумского острога лежала повинность, обязывавшая отправлять там разные работы — с 1706 г. по сентябрь 1714 г., когда эта повинность заменена была взиманием в казну 2000 рублей (не внесшие отбывали работу на заводах).

По более достоверным письменным свидетельствам видно, что царь подарил кормщику свое мокрое платье, даже до рубашки, выдал пять рублей на одежду, 25 рублей в награду и навсегда освободил от монастырских работ. О последующей судьбе Антипы Панова народное предание повествует следующее: царь Петр, подаривши Антипе свою шляпу, даровал ему вместе с нею право бесплатно пить водку везде, во всех царевых кабаках, во всех избах, где бы и кому бы ни показал он эту шляпу. Панов этим лакомым правом не замедлил воспользоваться и неустанно злоупотреблял им до такой степени, что, наконец, опился и умер от запоев.

Я был на этих местах, и только по указаниям рассказчика можно с трудом различить уцелевшие признаки царской пристани. Груды камней действительно могли быть навалены руками человеческими. Все рассказываемое здесь происходило в 1702 году.

Деревушка эта — собственно Важмо-салма — лежит у проливца на юго-восточном углу Выг-озера, в 27 верстах от Нул-озера. Здесь царь подарил хозяину дома, в котором останавливался, кафтан.

Орешек, названный им потом Шлиссельбургом — ключом-городом, и крепость Нотсбург при устье Невы.

Архангельские дружки замечательны тем, что в числе своих атрибутов они снабжаются колокольчиками. Их они не выпускают из рук и, куда бы ни пошли, равномерно побрякивают. Этих дружек не следует смешивать с «дружком» (он же и «вежливый клетник, знапич», у карелов — «подвашка»), который есть никто иной, как знахарь охранитель свадеб от лихой порчи. Перед свадьбой он осмотрит все углы и пороги, пересчитает камни в печах, положит на пороге замок, подует на скатерть брачного стола, пошепчет над одеждой молодых и конской сбруей, даст к шейному кресту подвески, — «испортят злые люди, и от чирьев не отвяжешь». Этот руководитель оставшийся в наследство от старинной Новгородчины, объясняет нам, почему в былинах древней Руси скоморохи, занимавшиеся также знахарством, величаются людьми «вежливыми и очесливыми», как в песне о новгородском госте Терентьище.

Путики — это одно из тех зол которое когда-либо должно же получить свой конец. Путик — лесная тропа, иногда больше 50 — 1О0 верст длиною по которой расставлены силки, сетки, кулемки и другие смертоносные орудия для птиц и лесного зверя.

Грузовое судно, крытое двускатною крышею, снаружи высмоленое, длиною от 8 до 12, шириною от З до 5 сажен; в корме каюта; вершина носа загибается внутрь судна. Суда эти ходят и против течения на парусах и бечевой (редко, впрочем); в море не пускаются. Грузу поднимают они от 6 до 9 тысяч пудов.

В Усть-Цильме между прочим, проявялся местночтимый святой. Зовут его Иваном Постником и на могилу его верстах в трех от селения, ходят в июле совершать пакихиды. Здесь под лиственницами стоит деревянный гроб отшельника, который выходил из своего уединения в Слободу, ходил по домам, когда вздумает и всегда нечаянно, толковал подолгу и помногу. Ни от кого не принимал за то никакого угощения, никаких подарков и не сказывал, где живет. Однажды выследили его, но в то же время видели, как он встал на коленки и остался недвижим. От воззрения грешников скончался, и уже над мертвым соорудили гроб, который существовал в том же виде и в наше время.

Несколько слов о наряде усть-цилемок. Девушки выпускают из-под платка, вышитого золотом, косу с гайтаном[57] по спине; по праздникам вместо гайтана вплетают яркие ленты. Сарафаны праздничные от подбородка до подола спереди обшиты пуговицами; колодки у башмаков на подошве проколочены гвоздями. При повойникак (кокошняках-сороках остроугольных) употребляют золоченые подзатыльники. Вместо гайтана на кресте, богатые девушки и женки по праздникам употребляют широкие серебряные цепи, переходящие по наследству из рода - в род и тщательно хранимые. Лент в косы наплетают иногда аршин до десяти. Серебряные перстни и меховые шубейки с куньей, лисьей или беличьей опушкой еще в моде. Но всегда у всех, если не по сарафану, то по рубашке, надет пояс, и потерять, подарить или забыть его, по староверскому поверью и обычаям значит накликать на себя всякого рода несчастия.

По мнению старообрядцев, в нынешнюю — восьмую — тысячу лет (от сотворения мира) непременно должно ожидать пришествия антихриста, который-де уже и народился.

Это были, как известно, кроме муромского протопова Аввакума, симбирский Никифор, распопа Лазарь и старец Епифаний. Аввакум до Пустозерска сослан был в Мезень с семейством; ему оставили сан протопопа, но запретили служить. Здесь он распространил свои мнения и отсюда писал грамотки к друзьям своим в Москву, Боровск и другие города; наконец, начал писать окружные послания и называть себя - рабом и посланником Иисуса Христа, протосингалом российской церкви. В 1665 году его вывезли на Москву и после нового суда и различных мытарств прислали в Пустозерск[59].

Семейство его, состоящее из жены Настасьи Марковой и двух сыновей, сослано было в Мезень и жило лет с тридцать. Старший сын Иван десять лет жил дьячком у Богоявленской церкви в Окладниковой слободе: тем и семью кормил. Когда князь Василий Васильевич Голицын ехал в ссылку в Пустозерский острог и жил в Мезени четыре года (лодья разбилась), он зазнал семью Аввакума и ходатайствоаал для нее о свободе в Москве у брата своего Бориса Алексеевича Голицына. Ходатайство было уважено: Аввакумово семейство было освобождено и возвратилось в Москву около 1680 года. В Москве они купили собственный домик, благодаря пособию сочувствовавших заслугам отца их и собственным их страданиям. Здесь сын Авнакумов Иван был заподозрен в расколе, судим и осужден. Его приговорили сослать в заточение в Кириллов монастырь на Белоозеро, но Иван, будучи в С.-Петербургской (Петропавловской) крепости за караулом, умер 7 декабря 1720 года.

Для него, как и для его товарищей по заключению, поставлены были особые 4 острога, с избой внутри и с тыном кругом в 10 сажен квадратных величиною, как видно из царского указа, присланного в Ижемскую слободку в 166 году (1658)[60]. Приставом у заключенных был стрелецкий сотник Федор Акишев.

Свободы Аввакуму с товарищами на все те четырнадцать с лишком лет, которые провели они здесь, было дано настолько, что они могли писать к своим друзьям и единомышленникам до рокового дня казни «огнесожжением в 1 день апреля в великий пяток 7190 (1682) года». Аввакум на досуге в особенности много поработал на этом поприще посланий и сочинений к убеждению постоять за старую веру, пользуясь всякими случаями выставить себя и товарищей за мучеников и даже чудотворцев. Таковым является Федор дьякон; у которого отрезанный в Москве язык здесь снова вырос, и он получил «благодать ясноглаголання». Когда перехвачены были в Москве его самохвальные и бранчивые послания и послан был в Пустозерск подполковник Елагин, снова отрезанный язык и отсеченная правая рука стали «целы и добродейственны».

Аввакум здесь между прочим написал свою автобиографию в виде послания к своему духовнику иноку Епифанию — в высшей степени любопытное сочинение, как по авторской откровенности, так и по приемам изложения. Это один из выдающихся памятников письменности 17-го века, не имеющий себе равносильных соперников по языку изложения. Все мертвые формы книжного языка здесь заменены формами обиходного, и повесть, веденная простым разговорным способом, драгоценным для изучающих сущность и тонкости родного слова. В этой повести, впрочем, протопоп не много говорит о своем заточении, свидетельствуя лишь о том, что полуголова Иван Елагин, приехавши с Мезени, взял у них сказку, в которой сказано было: «Мы святых отец предание держим неизменно, а палостинского патриарха с товарищи еретическое соборище проклинаем». «И иное там говорено многонько и Никону, заводчику ересем, досталось небольшое место. По сем привели нас к плахе и, прочет, назад меня отвели, не казня, в темницу. Чли в законе: «Аввакума посадить в землю в срубе и давать ему воды и хлеба». И я супротив того плюнул и умереть хотел не ядши, и не ел дней с восемь и больше, да братия паки ясть нелели». В одном месте сам протопоп сознается, что написал к царю два послания «первое не велико, а другое больше (о них говорено выше): кое о чем говорил, сказал ему в послании и богознамения некая воказанная мне в темнице». Не успел Аввакум упомянуть лишь о третьем роковом, решившем его участь послании, посланном уже к царю Федору.