Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант

и супружескую верность. Вождь вандалов Гайзерик, захватив христианский Карфаген, был потрясен, обнаружив бордель почти на каждом углу; он закрыл эти притоны, а проституткам предоставил выбор между браком и изгнанием. Римский мир деградирует физически, теряет всякую моральную доблесть и оставляет свою защиту наемным иностранцам. Как такие трусы могут заслужить выживание? Римская империя, заключает Сальвиан, «либо мертва, либо испускает последний вздох», даже на пике своей роскоши и игр. Moritur et ridet — смеется и умирает.24

Это ужасная картина, явно преувеличенная; красноречие редко бывает точным. Несомненно, тогда, как и сейчас, добродетель скромно прятала голову и уступала первую полосу пороку, несчастью, политике и преступлению. Августин рисует почти такую же мрачную картину с аналогичной морализаторской целью; он жалуется, что церкви часто пустеют от конкуренции танцующих девушек, демонстрирующих в театрах свои растрепанные прелести.25 На массовых играх все еще происходила резня осужденных и пленников, чтобы устроить праздник. Мы догадываемся о пышной жестокости таких зрелищ, когда Симмах пишет, что на один праздник он потратил 900 000 долларов и что двадцать девять саксонских гладиаторов, которые должны были сражаться на арене, обманули его, задушив друг друга в ходе компактного самоубийства перед началом игр.26 В Риме четвертого века в году было 175 праздников: десять — с гладиаторскими состязаниями, шестьдесят четыре — с цирковыми представлениями, остальные — с представлениями в театрах.27 Варвары воспользовались этой страстью к виртуальным сражениям, напав на Карфаген, Антиохию и Трир, пока люди были поглощены игрой в амфитеатре или цирке.28 В 404 году гладиаторская программа праздновала в Риме сомнительную победу Стилихона при Поллентии. Кровь уже начала литься, когда восточный монах Телемах выскочил с трибун на арену и потребовал прекратить бои. Разъяренные зрители забили его камнями до смерти, но император Гонорий, тронутый этой сценой, издал эдикт, отменяющий гладиаторские игры.* Цирковые состязания продолжались до 549 года, когда они были прекращены из-за истощения городских богатств в ходе готских войн.

В культурном отношении Рим не видел столь насыщенного века со времен Плиния и Тацита. Музыка была в моде; Аммиан29 жалуется, что она вытеснила философию и «превратила библиотеки в гробницы»; он описывает гигантские гидравлические органы и лиры размером с колесницу. Школы были многочисленны; каждый, говорит Симмах, имел возможность развить свои способности.30 В «университетах» профессора, оплачиваемые государством, преподавали грамматику, риторику, литературу и философию студентам, собранным со всех западных провинций, а варвары, окружавшие их, терпеливо изучали военное искусство. Любая цивилизация — это плод с крепкого дерева варварства, и падает она на самом большом расстоянии от ствола.

В этот город с миллионным населением около 365 года приехал сирийский грек знатного происхождения и красивой фигуры, Аммиан Марцеллин из Антиохии. Он был солдатом в штабе Урсицина в Месопотамии, принимал активное участие в войнах Констанция, Юлиана и Иовиана; он жил до того, как начал писать. Когда на Востоке наступил мир, он удалился в Рим и взялся дополнить Ливия и Тацита, написав историю империи от Нервы до Валенса. Он писал на трудной и запутанной латыни, как немец на французском; он слишком много читал Тацита и слишком долго говорил по-гречески. Он был откровенным язычником, поклонником Юлиана, презирал роскошь, которую приписывал епископам Рима; но при всем этом он был в целом беспристрастен, восхвалял многие аспекты христианства и осуждал ограничение академической свободы Юлианом как ошибку, «которая должна быть переполнена вечным молчанием».31 Он был настолько образован, насколько может найти время солдат. Он верил в демонов и теургию и цитировал в пользу гаданий своего заклятого противника Цицерона.32 Но в целом он был прямым и честным человеком, справедливым по отношению ко всем фракциям и людям; «никакое словесное лукавство не украшает мои рассказы, но безусловная верность фактам».33 Он ненавидел угнетение, экстравагантность и показуху и высказывал свое мнение о них везде, где только можно. Он был последним из классических историков; после него в латинском мире остались только летописцы.

В том же Риме, чьи нравы казались Аммиану снобистскими и развращенными, Макробий нашел общество людей, которые украшали свое богатство вежливостью, культурой и филантропией. Он был прежде всего ученым, любил книги и спокойную жизнь; в 399 году, однако, мы видим, что он служит викарием, или императорским легатом, в Испании. Его комментарий к «Сну Сципиона» Цицерона стал популярным проводником неоплатонистского мистицизма и философии. Его шеф-поваром, цитируемым почти всеми историками за последние 1500 лет, были Сатурналии, или Праздник Сатурна, «Литературные курьезы», в которых автор собрал разнородный урожай своих учебных дней и книжных ночей. Он усовершенствовал Аулуса Геллия и одновременно переманил его, облекая свой материал в форму воображаемого диалога между реальными людьми — Претекстатом, Симмахом, Флавианом, Сервием и другими, собравшимися на трехдневный праздник Сатурналий с хорошим вином, хорошей едой и учеными разговорами. Врачу Дисарию задают несколько медицинских вопросов: Почему простая диета лучше разнообразной? Почему женщины редко, а старики так регулярно напиваются? «Холоднее или горячее природа женщин, чем мужчин?». Есть рассуждения о календаре, длинный анализ лексики, грамматики, стиля, философии и плагиатов Вергилия, сборник бранных слов всех эпох, трактат о богатых банкетах и редких блюдах. По вечерам этих прорицателей развлекают более легкие вопросы. Почему мы краснеем от стыда и бледнеем от страха? Почему лысина начинается с макушки? Что появилось первым — курица или яйцо? (Ovumne prius fuerit an gallina?)34 То тут, то там встречаются благородные отрывки, например, когда сенатор Претекстат говорит о рабстве:

Я буду оценивать людей не по их статусу, а по их манерам и нравам; это — от нашего характера, а то — от случая…Ты должен искать друзей, Евангел, не только на Форуме или в Сенате, но и в своем собственном доме. Относись к рабу с мягкостью и добротой, допускай его к своим разговорам, а иногда и к своему интимному совету. Наши предки, избавляя господина от гордости, а раба — от стыда, называли первого pater familias, а второго familiaris (то есть один из семьи). Ваши рабы будут больше уважать вас, чем бояться.35

Именно этот кружок около 394 года принял в свои ряды поэта, которому суждено было спеть лебединую песню великолепия Рима. Клавдий Клавдиан, как и Аммиан, родился на Востоке и владел греческим языком как родным; но он должен был выучить латынь в раннем возрасте, чтобы писать на ней так бегло и хорошо. После недолгого пребывания в Риме он отправился в Милан, нашел