Your Name - Сборник материалов Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников

Казначеев. — Подсудимый Рецлав, вы рассказали здесь о ряде зверств, и я буду вас просить уточнить, в какой мере вы лично считаете себя ответственным за совершённые злодеяния?

Рецлав. — Господин Казначеев, я признаю себя виновным во всех преступлениях, которые совершил по приказу моего непосредственного командования.

Казначеев. — Чем было обусловлено то, что, имея специальность радиста, вы были направлены в батальон по охране военнопленных, а затем в батальон «Альтенбург»?

Рецлав. — Когда я кончил своё обучение в качестве радиста, окончилась война с Францией, и поэтому меня не использовали в качестве радиста, а направили в батальон по охране военнопленных. Далее, в связи с тем, что я являлся непригодным к действительной военной службе, а также в связи с тем, что по роду своей работы, как канцелярский служащий, я имел достаточную подготовку, меня направили в батальон «Альтенбург».

Казначеев. — Меня интересует вопрос о том, кто производил отбор в батальон «Альтенбург» и как он производился.

Рецлав. — В батальон «Альтенбург» меня отобрал бывший начальник батальона по охране военнопленных.

Казначеев. — Сколько времени вы пробыли в батальоне «Альтенбург»?

Рецлав. — Курс, который проходили находившиеся в батальоне «Альтенбург», длился шесть недель.

Казначеев. — Все ли лица, находившиеся в батальоне «Альтенбург», направлялись в дальнейшем на службу в тайную полевую полицию?

Рецлав. — Нет, не все. По окончании курса всем было предложено написать подробно свою биографию, после чего часть курсантов была отправлена обратно по месту своей прежней службы.

Казначеев. — Вы сразу были направлены на службу и сразу стали чиновником полиции?

Рецлав. — Да, это было именно так. Я был направлен чиновником полиции. То же самое было и с большинством других, за исключением лишь небольшого числа, которые показали себя неспособными.

Казначеев. — Чиновником полиции вы прослужили около года?

Рецлав. — Да.

Казначеев. — Больше вопросов к подсудимому Рецлаву не имею.

Председатель. — На очереди допрос подсудимого Буланова. Прокурор имеет вопросы?

Прокурор. — Да. Подсудимый Буланов, сколько времени вы прослужили в гестапо и «зондеркоманде»?

Буланов. — В гестапо я прослужил с октября 1941 г. по февраль месяц 1943 г.

Прокурор. — В каких городах протекала карательная деятельность «зондеркоманды»?

Буланов. — Как мне известно, карательная деятельность нашей команды протекала в городе Харькове и в станице Нижне-Чирской.

Далее подсудимый Буланов подробно излагает факты зверской расправы с гражданским населением, которая проводилась «зондеркомандой» в Харькове, станице Нижне-Чирской и других районах. Работая в качестве шофёра «зондеркоманды», Буланов неоднократно присутствовал при расстрелах мирных советских граждан.

Прокурор. — Вы лично принимали участие в расстрелах советских людей, когда и где это происходило?

Буланов. — Да, работая шофёром гестапо, мне приходилось часто ездить на расстрелы, а также на аресты советских граждан в городе Харькове, в станице Нижне-Чирская и в других районах.

Прокурор. — Вот, расскажите об этом подробно.

Буланов. — В начале декабря месяца 1941 года в Харькове по приказанию шефа гестапо было расстреляно около 900 человек, находившихся на излечении в Харьковской больнице.

Прокурор. — Какое вы участие принимали в этом деле?

Буланов. — Мне было предложено подать трёхтонную машину в распоряжение Харьковской больницы. Когда я прибыл в Харьковскую больницу, туда прибыли также, кроме моей машины, ещё 9 грузовых трёхтонных автомобилей.

Прокурор. — Сколько рейсов сделали?

Буланов. — Мне пришлось сделать четыре рейса, за которые я доставил к месту расстрела, примерно, около 150 человек.

Прокурор. — Видели ли вы, как расстреливали немцы?

Буланов. — Да.

Прокурор. — Расскажите, как это происходило?

Буланов. — Когда я прибыл в больницу, то мне было сказано, чтобы я подал машину к одному из больничных корпусов. В этот момент гестаповцы стали выводить больных в одном белье и погружать их в машины. После погрузки, в сопровождении немцев, я повёл машину к месту расстрела. Это место находилось, примерно, в четырёх километрах от города. Когда я прибыл к месту расстрела, там уже стояли крики и плач расстреливаемых больных. Немцы расстреливали их на глазах у остальных больных. Люди молили о пощаде, падали в холодную грязь голыми, но немцы сбивали их в ямы, после чего производили расстрел.

Прокурор. — Расскажите, что вам известно о расстреле детей в Нижне-Чирской детской больнице?

Буланов. — Летом, когда команда СД была разбита по отделениям, и выехала в разные города, районы и местечки, то мне пришлось с отделением команды СД поехать в станицу Нижне-Чирская. Числа 25—26 августа 1942 года мне и шофёру Блохину было предложено приготовить машины. Когда машины были готовы, нам приказали вести их в Нижне-Чирскую детскую больницу. Когда мы приехали туда, то гестаповцы стали выводить детей из больницы и погружать в машины. Дети были оборванные, распухшие от голода. Многие дети сопротивлялись и не хотели погружаться в машину, но гестаповцы стали их уверять, что они поедут к дядям и тётям в город Сталинград. Некоторые дети, поддавшись уговорам, сели в машину, некоторые же сопротивлялись до конца, после чего гестаповцы насильно погрузили и их в машину, и мне было приказано застегнуть сзади машины брезент. Когда я выполнил это приказание, то в сопровождении немцев поехал на станцию Чирокая, где за мостом, в 3—4 километрах от станицы Нижне-Чирская, была заранее приготовлена яма. Подъехав к яме, я, по приказанию шефа отделения, а также и другие гестаповцы стали водить детей к яме, около которой стоял гестаповец, немец Аликс, фамилии точно не знаю. В упор из автомата в голову он расстреливал детей, после чего сталкивал их в яму. Дети, видя происходившее, вырывались и кричали: «Дядя, я боюсь», «Дядя, я хочу жить, не стреляйте в меня» и т.д., но на это немцы не обращали внимания.

Прокурор. — В каком же возрасте были дети?

Буланов. — Дети были в возрасте от 6 до 12 лет.

Прокурор. — Вы, Буланов, видели «газовую машину», в которой люди умерщвлялись окисью углерода?

Буланов. — В январе 1942 года к нам в гараж из Германии прибыла такая автомашина. Немцы эту машину называли «газенваген».

Прокурор. — А ремонтировать вам её приходилось?

Буланов. — Приходилось мне также её ремонтировать и производить чистку. При производстве чистки машины я видел внутри кузова, когда выметал, детские шапочки, башмачки, очевидно, спавшие с умерщвлённых детей.

Прокурор. — Расскажите подробно, что из себя представляла эта машина, устройство её, как она выглядит, как умерщвлялись люди в этой машине?

Буланов. — Эта машина представляет из себя двухосный огромных размеров автомобиль тоннажем примерно 5—7 тонн. Окрашена она в серую краску. На ней поставлен шестицилиндровый мотор. Кузов этой машины имеет двухстворчатую дверь, герметически закрывающуюся. Герметичность достигалась, очевидно, при помощи каучуковой прокладки, которая была на дверцах.

Прокурор. — Это прокладка дверей?

Буланов. — Да, прокладка дверей. Внутри кузов обит оцинкованным железом, внизу кузова находится деревянная решётка.

Прокурор. — То-есть эта решётка представляет из себя пол?

Буланов. — Да, как бы пол, на который становятся ногами арестованные. Внизу машины находится выхлопная труба мотора, от которой через специальный шланг в кузов проходит отработанный газ. Когда люди погружаются в автомобиль, он закрывается, включается мотор и идёт до места выгрузки. В этот период люди умерщвляются.

Прокурор. — Вы много раз наблюдали, как грузили людей в «газовую машину»?

Буланов. — Мне приходилось наблюдать погрузку несколько раз, а выгрузку приходилось наблюдать 20 с лишним раз.

Прокурор. — Кто из немцев обслуживал эту машину?

Буланов. — Шофёром на этой машине был немец лет 35—36, вид у него был болезненный. Фамилии его я не знаю.

Прокурор. — А по чьему приказанию эта машина использовалась, знаете?

Буланов. — По приказанию шефа гестапо.

Прокурор. — Как фамилия?