Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

В самой книге мы не найдем ни слова, которое могло бы пролить свет на эту загадку; Тацит, описывающий нашего arbiter elegantiarum в содержательном и мастерски выписанном фрагменте, ни разу не упоминает вышеназванное произведение. Петронию приписывают около сорока эпиграмм, в одной из которых есть строчка, фактически суммирующая воззрения Лукреция: primus in orbe deos fecit timor — «первым на свете создателем богов был страх»{690}; однако и эти стихи не могут ничего сообщить о личности их автора.

«Сатирикон» представлял собой сборник сатир, предположительно в шестнадцати книгах, из которых до нас дошли только две последние, и то не полностью. Эти книги представляют собой «сатуры» (saturae) в их исконном латинском значении «смеси» — стиха и прозы, приключений и философии, гастрономии и распутства. Их форма в известном смысле восходит к сатирам Мениппа, сирийского киника, который творил в Гадаре около 60 г. до н. э., и «Милетским рассказам», или любовным новеллам, которые приобрели большую популярность в эллинистическом мире. Так как все сохранившиеся образцы этого жанра были написаны позже, «Сатирикон» — древнейший из известных нам романов.

Едва ли можно поверить в то, что знатный аристократ, проводивший свои дни в изысканной роскоши, человек утонченного вкуса мог создать книгу столь глубоко вульгарную, как «Сатирикон». Все его действующие лица — это плебеи, бывшие рабы или просто рабы, все его картины — это изображение жизни в низших слоях общества; этим романом положен насильственный конец возникшей и окрепшей при Августе литературной тенденции изображать исключительно высшие классы. Энколпий, рассказывающий нам эту историю, — прелюбодей, гомосексуалист, лжец и вор, он уверен в том, что и остальные хоть сколько-нибудь разумные люди таковы же. «Мы давно уже пришли между собой к такому соглашению, — говорит он о себе и своем приятеле, — что, когда бы ни появилась возможность чем-нибудь поживиться, мы, не задумываясь, накладываем на это руки, лишь бы пополнить нашу общую казну»{691}. Сюжет завязывается в публичном доме, где Энколпий встречается с Аскилтом, укрывшимся там после занятий философией. Путеводной нитью повествования служат их выходки и проделки в городках южной Италии; их соперничество в любви к красивому мальчику-рабу Гитону объединяет и разделяет их, создавая атмосферу «плутовского романа». Наконец, они приходят в дом торговца Тримальхиона; все следующие страницы сохранившейся части романа посвящены описанию «Пира Тримальхиона» (Cena Trimalchionis), самого поразительного литературного пира.

Тримальхион — это бывший раб, которому удалось сколотить состояние; он купил огромную латифундию и живет в роскоши выскочки; его дом, обставленный по-царски, все равно отдает конюшней. Его поместья настолько необозримы, что приходится выпускать ежедневную газету, чтобы держать его в курсе всех доходов. Он приглашает своих гостей выпить:

Вино не по вкусу — переменю! Или покажите, что оно хорошее. Слава богам, у меня не покупное; теперь все скусное у меня в одной усадьбе родится пригородной, где я еще не бывал ни разу. Говорят, между Тарентом где-то и Таррациной. Хотелось бы мне еще к моим имениям в Сицилии полоску прикупить; заблагорассудится в Африку собраться, так по своей земле поеду… Не, я серебро больше уважаю. Кубки есть такие — мало с ведро… У меня тысяча кубков, тех, что Муммий оставил моему благодетелю… Куплю дешевле, продам дороже, а другие, как хотят, так пусть и живут…{692}

(Перевод А. Гаврилова)

Вдобавок ко всему он совсем незлобив; он кричит на своих рабов, но всегда готов их простить. Рабов у него столько, что только десятая их часть знает хозяина в лицо. «Рабы — это люди, — говорит он, благодушно предаваясь воспоминаниям о своем прошлом, — они вскармливаются тем же молоком, что и мы… мои же будут пить воду свободы, если доживут до того времени». Чтобы доказать серьезность своих намерений, он приказывает внести свое завещание и прочитать его перед гостями. В завещании особо оговаривается текст эпитафии, в конце которого гордо провозглашается: «С малого начал, тридцать миллионов оставил. Философии не обучался»{693}.

Сорок страниц отведены описанию обеда; достаточно нескольких строчек, чтобы донести до читателя аромат этого пиршества:

На совершенно круглом блюде изображены были по окружности двенадцать знаков зодиака, а над каждым рука кухонного мастера поместила свое, подходящее к нему, кушанье: над Овном — овечий горшочек, над Тельцом — кусок телятины… над Девой — матку свинки… над Весами — ручные весы, на одной чаше которых лежал сырный пирог, а на другой — медовый… как грянет оркестр, да как вскочат четверо, подбежали, приплясывая, и сняли с блюда крышку… И вот видим мы под ней… жирную дичину, вымя свиное, а посередине зайца с крыльями… По углам блюда, видим, стоят четыре Марсия с бурдючками, откуда бежит перченая подливка прямо на рыбок, а те как бы плавают в канавке… внесли блюдо, а на нем лежал огромнейший кабан… На клыках его подвешены были две корзинки из пальмовых листьев с финиками… вокруг теснились крошечные поросята из пропеченного теста… Выхватив охотничий нож, он яростно пырнул кабана в брюхо, после чего из раны вылетела стая дроздов{694}.

(Перевод А. Гаврилова)

В комнату вваливаются белые свинки, и гости выбирают, какую из них они хотели бы приготовить для себя; пока они едят, выбранная ими свинка поджаривается поварами; вскоре ее вносят в пиршественный зал; когда ее разрезают, из брюха вываливаются колбаски и сосиски. Когда приносят десерт, Энколпий уже не в силах съесть ни кусочка. Однако Тримальхион призывает гостей налегать на еду, уверяя их, что десерт приготовлен полностью из свинины. С потолка спускают обод, на котором помещены алебастровые сосуды с благовониями для каждого гостя, а рабы тем временем наполняют опустевшие чаши старинными винами. Тримальхион напивается вдрызг и начинает приставать к мальчишке-рабу; его тучная жена выражает свое недовольство, и Тримальхион запускает в нее кубком. «Что-о?! — кричал он — Актерка мне будет перечить?! С каната ее снял, в люди вывел! Ишь, раздулась, как жаба! Ну да кто на чердаке родится, тому дворец не приснится!»{695}. В наказание он приказывает своему мажордому не ставить ее статуи на своей могиле, «а то мне и покойником все с ней грызться».

Это — яркая и грубая сатира; она реалистична только в деталях, и возможно, правдиво изображен в ней лишь крохотный уголок римского быта. Если автором романа является тот самый Петроний, что был связан с Нероном, мы должны видеть в нем безжалостную карикатуру на нуворишей-вольноотпущенников, написанную рукой патриция, которому никогда не приходилось