Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

в гражданской войне, куда более ожесточенной, чем война Цезаря и Помпея; он наполнил острова изгнанниками и убил лучших и отважнейших. Он приветствовал предательство родственников и друзей, щедро награждая алчных соглядатаев. В Риме он поставил на место правления законов тиранию людей. За счет роста податей он возвел гигантские постройки, но заставил пресмыкаться души, запугав творческие и одаренные умы, заставив их молчать и раболепствовать. Но самое важное то, что главной силой в государстве он сделал армию. Власть принцепса над сенатом заключалась не в превосходстве его гения, не в традиции, не в престиже; она опиралась на копья гвардейцев. Когда провинциальные армии увидели, как возводятся на трон императоры, сколь щедрые подарки и трофеи обещает им столица, они оставили преторианцев не у дел и сами занялись изготовлением царей. И все же на протяжении еще одного столетия мудрость великих правителей, пришедших к власти благодаря усыновлению, а не насилию, наследственным правам или богатству, будет держать в узде легионы и обеспечивать безопасность рубежей. Но после того, как любовь философа возведет на трон нового идиота, армии поднимут мятежи, хаос прорвет тонкую плеву порядка, и гражданская война подаст руку терпеливо поджидающим своего часа варварам, чтобы опрокинуть ту благородную и ненадежную конструкцию, которая была возведена гением Августа.

ГЛАВА 14

Серебряный век

14–96 гг.

I. ДИЛЕТАНТЫ

ТРАДИЦИЯ называет эпоху латинской литературы между 14 и 117 годами серебряным веком, намекая тем самым на известный культурный упадок, если сравнивать этот период с веком Августа. Традиция — глашатай времени, время — орудие селекции; осторожный разум будет с почтением относиться к их вердикту, потому что только молодость умеет судить лучше, чем двадцать веков предания. Однако нам следует воздержаться на какое-то время от окончательного приговора, внимать Лукану, Петронию, Сенеке, Плинию Старшему, Цельсу, Стацию, Марциалу, Квинтилиану, а в следующих главах Тациту, Ювеналу, Плинию Младшему и Эпиктету свободным от предубеждения слухом, так, словно нам совершенно невдомек, что они принадлежат к эпохе упадка. Во все времена что-то приходит в упадок, а что-то растет. Что касается эпиграммы, сатиры, романа, истории и философии, то здесь серебряный век знаменует собой расцвет римской литературы, а его реалистическая скульптура и массовая архитектура — вершину римского искусства.

Речь простого человека снова получила доступ в литературу, уменьшив количество флексий, ослабив синтаксические структуры и с галльской дерзостью избавляясь от конечных согласных. К середине первого века нашей эры латинское V (произносившееся как английское W) и В (между гласными) редуцировались в звук, напоминающий английское V; так, habere — «иметь» стало звучать havere, приблизившись к произношению итальянского avere и французского avoir; в то же время vinum — «вино» — приблизилось по звучанию (посредством утраты конечного согласного флексии) к итальянскому vino и французскому vin. Латинский язык готовился дать жизнь итальянскому, испанскому и французскому.

Необходимо признать, что расцвет риторики происходил теперь за счет истинного красноречия, грамматики — в ущерб поэзии. Способные люди как никогда ранее стали посвящать себя изучению формы, эволюции и тонкостей языка, издавать ставшие к этому времени «классическими» тексты, формулировать священные законы литературной композиции, судебного красноречия, поэтической метрики и прозаического ритма. Клавдий попытался провести реформу алфавита, Нерон сделал поэзию модной своим личным, почти японским, примером; Сенека Старший писал учебники по риторике, объясняя свои занятия тем, что красноречие удваивает силы того, кто прибегает к его услугам. Без помощи красноречия заметного положения в Риме могли добиться только полководцы; но даже полководцам приходилось быть ораторами. Безумное увлечение риторикой проявилось во всех литературных формах: поэзия стала риторической, проза — поэтизировалась, и сам Плиний не преминул составить по правилам риторики одну страничку своей шеститомной «Естественной истории». Творцы стали тщательно отделывать свои фразы, следя за тем, чтобы они не теряли равновесия, соразмерности и мелодичности; историки писали декламации, философы испытывали эпиграмматический зуд, и каждый, кому не лень, сочинял сентенции (sententiae) — концентрированные сгустки мудрости. Весь образованный и просвещенный мир писал стихи и читал их перед друзьями, арендуя для этого залы или театры, за столом и даже (жаловался Марциал) в бане. Поэты выступали в публичных состязаниях, выигрывали призы, чествовались муниципалитетами и увенчивались императорами; аристократы и принцепсы благосклонно принимали посвящения и восторженные похвалы, платя за них обедами и денариями. Страсть к поэзии и как ее следствие любительское сочинительство придавали некоторую прелесть эпохе и городу, омраченным половой распущенностью и периодическим террором.

Террор и поэзия встретились в судьбе Лукана. Сенека Старший был его дедом, Сенека — философ — дядей. Рожденный в Кордубе в 39 г. и названный Марком Аннеем Луканом, он попал в Рим еще младенцем и рос в аристократических кругах, для которых философия и поэзия были таким же средоточием жизненных интересов, как любовные и политические интриги. В двадцать один год он участвует в Нероновых играх с поэмой «Похвала Нерону» и завоевывает награду. Сенека представил его при дворе, и вскоре поэт и император соперничали в эпическом жанре. Лукан допустил ошибку, одержав победу в поэтическом состязании с принцепсом; Нерон приказал ему отказаться от дальнейшего обнародования своих произведений, и Лукан уединился, чтобы отомстить за себя сильным, но риторичным эпосом «Фарсалия» (Pharsalia), в котором гражданские войны оценивались с точки зрения поддерживавшей Помпея аристократии. Лукан справедлив по отношению к Цезарю и обронил насчет него удивительно меткую фразу: nil actum credens cum quid superesset agendum — «полагавший, что ничего не сделано, если ему оставалось совершить еще что-либо»{688}. Однако настоящий герой книги — Катон Младший, которого Лукан сравнивает с богами в ставшей знаменитой строчке: victrix causa deis placuit, sed victa Catoni — «Побеждающее дело было любезно богам, но побежденное — Катону»{689}. Лукану тоже было любезно «побежденное дело», и он умер за него. Он участвовал в заговоре, имевшем целью заменить Нерона Пизоном, был арестован, сломлен (ему истолнилось тогда лишь двадцать шесть) и назвал имена других заговорщиков и даже, сообщают нам, имя своей матери. Когда Нерон утвердил вынесенный ему смертный приговор, к нему вернулось мужество, он созвал друзей на пир, наелся на нем до отвала, вскрыл вены и, истекая кровью, декламировал свои стихи против деспотизма (65 г.), пока силы не оставили его.

II. ПЕТРОНИЙ

Мы не можем утверждать с полной уверенностью (это только общее мнение), что Петроний, чей «Сатирикон» по-прежнему интересен читателям, и Гай Петроний, покончивший с собой по приказу Нерона через год после смерти Лукана, — одно и то же лицо.