Василий Молодяков - Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

22 апреля был согласован порядок одновременной ратификации договора, намеченной на 25 апреля, и ее обнародования в печати. По этому поводу Мацуока направил две телеграммы в Кремль. Сталину: «Я не сомневаюсь и верю в то, что благодаря содействию Вашего Превосходительства взаимоотношения между Японией и СССР еще более укрепятся. Пользуясь этим случаем, повторяю, что надолго останется в моей памяти как приятнейшее воспоминание о том, как мы без дипломатических условностей, после прямых и ясных бесед, завершили блицкриг, а равно о том, как у нас, после подписания Пакта, в дружественной и непринужденной обстановке состоялся обмен добрыми пожеланиями». Молотову: «Я снова подтверждаю клятвенный девиз, соблюдаемый мною много лет, быть до конца верным своим словам. Я глубоко убежден в том, что Вы будете прилагать Ваши усилия к дальнейшему улучшению взаимоотношений между Японией и СССР. Пользуясь этим случаем, я снова повторяю, что я крайне счастлив проведенными с Вами откровенными и чистосердечными беседами и установленным личным знакомством. Надолго останется в моей памяти, как одно из приятнейших воспоминаний, та радостная атмосфера, которая сложилась вокруг г-на Сталина после подписания Пакта» (перевод, выполненный в японском посольстве, а потому не лишенный стилистических шероховатостей).

Сталин был хоть и «азиат», но поток «восточного» красноречия, похоже, утомил и его. В ответной телеграмме коротко и просто говорилось: «Искренне благодарим за Ваши поздравления по случаю ратификации и вступления в силу Пакта о нейтралитете между Советским Союзом и Японией. Выражаем твердую уверенность, что вошедший в силу Пакт о нейтралитете явится основой дальнейшего улучшения советско-японских отношений, развитие которых с удовлетворением встретят народы наших стран». Так из Кремля отвечали Риббентропу.

В день ратификации Мацуока принял Сметанина, «поделился своими впечатлениями о пребывании в Москве и Ленинграде, выразил свое полное удовлетворение встречами с товарищами Сталиным и Молотовым и восторг от новой жизни в Советском Союзе. При этом Мацуока подчеркнул, что ранее в Японии много лгали про Советский Союз, но что теперь у него другое понятие о нашей стране».[625]

Немедленно по заключении пакта премьер Коноэ заявил, что он «имеет эпохальное значение для отношений между Японией и Советским Союзом и будет значительно способствовать установлению мира во всем мире». Аналогичное заявление для прессы сделал и Мацуока по возвращении в Токио.[626] Японская пресса была полна если не восторгов, то энтузиазма. Рассказы журналистов, сопровождавших министра, автоматически становились «гвоздем» свежего номера газеты или журнала. Даже армия на какое-то время «освободилась от навязчивой идеи о русской угрозе»,[627] которую на протяжении многих лет усердно подпитывали атлантистские державы. 10 мая Зорге сообщал из Токио, что «Генштаб и вся японская армия, в том числе генерал Умэдзу <командующий Квантунской армией. – В.М.>, согласны с советско-японским пактом».[628] Испытали облегчение и в Москве: ни Япония, ни Советский Союз в то время войны не хотели и нападать друг на друга не собирались, но совершенно не исключали возможности подобных действий другой стороны. Тем не менее 18 апреля австралийский посланник в Токио Латам передал советнику советского полпредства Малику недавний разговор с вице-министром Охаси. Тот заявил, что «нисколько не верит в прочность этого договора, учитывая уроки отношений СССР с Финляндией, Польшей и Прибалтикой, с которыми СССР также имел договор о нейтралитете и даже о ненападении».[629] Четырьмя днями ранее тот же самый Охаси говорил германскому поверенному в делах Больце (посол Огг сопровождал Мацуока) о своем удовлетворении по поводу московского договора, поскольку теперь для Японии полностью открыт южный путь экспансии, а «Россия решила идти рука об руку с державами Тройственного пакта».[630] Вот и пойми загадочную душу японского дипломата…

В других странах реакция на пакт оказалась более чем нервной. В равной мере, хоть и по разным причинам, были встревожены Чан Кайши и Ван Цзинвэй, Гитлер и Рузвельт. В конце войны Коноэ вспоминал: «Согласно донесениям посла Осима в Токио, Гитлер был изумлен этой новостью, а министр иностранных дел фон Риббентроп не мог скрыть своего неприятного удивления, когда говорил нашему послу о невозможности понять подлинные намерения Мацуока, заключившего договор с той самой страной, с которой Германия собирается сразиться в ближайшем будущем, о чем ему, Мацуока, было сказано совершенно определенно».[631] Англо-американская дипломатия, до последнего момента не верившая в возможность советско-японского сближения, восприняла его как еще один шаг на пути к «союзу четырех», как продолжение Тройственного пакта, хотя именно такой ход событий уже стал невозможным. Аналогичным образом, хотя и «с противоположным знаком», трактовал эти события японский историк С. Синобу: он увидел в них начало нового этапа в истории японской дипломатии, который определяется полным и окончательным отказом от «Вашингтонской системы» как творения англо-американского империализма.[632] «Для Рузвельта подписание пакта явилось столь же неприятным известием, как и ранее весть о заключении советско-германского пакта».[633] Ответом стали новые санкции США и против Японии, и против СССР.

Официальные советские комментарии не отрицали связь между пактом с Японией и Тройственным пактом. Однако передовица «Правды» от 16 апреля искажала ход событий в силу изменившейся ситуации: «В ноябре 1940 года Советскому правительству было предложено стать участником «пакта трех» о взаимопомощи и превратить «пакт трех» в «пакт четырех». Так как Советское правительство не сочло тогда возможным принять это предложение, то вновь встал вопрос о пакте между Японией и СССР». Отказался от союза, как мы знаем, не Сталин, а Гитлер. Сталин понимал, что «союза четырех» уже не будет и что война возможна, причем даже на два фронта. В силу договоров он не слишком верил, ибо сам не раз нарушал их, но предпочитал иметь с соседом на восточных рубежах пакт о нейтралитете, чем не иметь ничего. Г. Городецкий утверждает: «Смысл этого пакта не в том, чтобы уменьшить угрозу войны на два фронта, как до сих пор считают. Это был скорее позитивный шаг, сопровождавшийся сходными попытками примириться с Италией и воскресить идею Риббентропа, чтобы Советский Союз присоединился к Оси. Удивительным открытием в российских архивах стал тот факт, что эти напрасные надежды питал и германский посол в Москве граф Вернер фон Шуленбург».[634] Шуленбург такие надежды действительно питал (о его усилиях мы расскажем в следующей главе), а вот Сталин в апреле сорок первого уже вряд ли мог всерьез надеяться на союз с Германией. Югославский «блицкриг» и свержение пробританского правительства, с которым СССР демонстративно подписал договор о дружбе и ненападении, говорили, что о союзе можно забыть. «Лишь бы не было войны…»

Особый интерес представляет оценка московского договора, данная Хаусхофером. В письме к японскому переводчику «Континентального блока» Кубой Есимити, депутату парламента и другу Мацуока, «отец геополитики» 26 апреля 1941 г. писал: «Советско-японский пакт о нейтралитете – шедевр политиков, обладающих великой прозорливостью. Прямо скажу, это проявление геополитической проницательности».[635] По иронии судьбы эти строки увидели свет только в 1943 г…

Здесь следует сказать несколько слов о японской геополитической мысли, российскому читателю совершенно незнакомой. Как раз на рубеже 1930-х и 1940-х годов она вышла из своего «отрочества», превратившись в самостоятельную научную дисциплину. Появился даже специальный журнал «Геополитика». С 1939 г. начинают активно переводить и публиковать Хаусхофера. Правда, его капитальный труд «Геополитика Тихого океана» (1924 г.) вышел по-японски только в 1942 г., зато в подготовке издания принимал участие лично посол Осима. Популярность геополитики, особенно в евразийской интерпретации Хаусхофера и его школы, стремительно росла по мере военных успехов Германии в Европе. Ее пропагандой занялась созданная в 1938 г. Тихоокеанская ассоциация, вице-председателем которой был Мацуока, а в совет директоров входил пионер японской геополитики Абэ Итигоро, переводчик классических работ Челлена «Государство как форма жизни» (1936 г.) и «Понятие геополитики» (1941 г.) и автор «Введения в геополитику» (1933 г.) – первой оригинальной книги на эту тему в Японии. Влияние геополитических идей Макиндера и Хаусхофера прослеживается в статьях таких видных политических аналитиков того времени, как Рояма и Сиратори [Автор этой книги в настоящее время готовит к изданию сборник статей Сиратори «Новое пробуждение Японии. Геополитические комментарии, 1933-1945».]. 23 августа 1940 г., в первую годовщину пакта Молотова-Риббентропа (случайность или демонстративный акт?!), группа ученых во главе с Комаки Санэсигэ, известная позднее как «киотосская школа», выступила с «Декларацией японской геополитики», призвав отказаться от копирования рационалистической, «бездуховной» европейской геополитики и создать вместо нее «истинно японскую», одухотворенную традицией «императорского пути». Однако этот эксперимент успехом не увенчался.