Василий Молодяков - Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Сейчас нам надо вернуться на четыре года назад, к «дипломатическому блицкригу» Мацуока и Сталина. Как же в итоге был решен вопрос о концессиях, о который разбивались все предыдущие попытки договориться? Компромисс был найден в форме письма Мацуока, получившего гриф «совершенно секретно»:

«Дорогой г-н Молотов!

Ссылаясь на пакт о нейтралитете, подписанный сегодня, имею честь заявить, что я ожидаю и надеюсь, что торговое соглашение и рыболовная конвенция будут заключены очень скоро и что при ближайшей возможности мы, Ваше Превосходительство и я, в духе примирения и взаимных уступок постараемся разрешить в течение нескольких месяцев вопрос, касающийся ликвидации концессий на Северном Сахалине, приобретенных по договорам, подписанным в Москве, 14 декабря 1925 года, с целью ликвидировать любые вопросы, которые не способствуют поддержанию сердечных отношений между обеими странами.

В этом же духе я также желал бы обратить внимание на то, что было бы хорошо для обеих наших стран, а также Маньчжоу-Го и Внешней Монголии найти в ближайшее время путь создания объединенных и(или) смешанных комиссий стран, заинтересованных в урегулировании пограничных споров и инцидентов. Весьма искренне Ваш Мацуока».

Ответное письмо Молотова полностью воспроизводило этот текст и подтверждало согласие с ним.

Идея решить проблему, лежавшую на пути «дипломатического блицкрига», с помощью конфиденциального письма, очевидно, пришла Мацуока в голову по аналогии с теми письмами, которыми он обменялся с Оттом при заключении Тройственного пакта. Формальной договорной силы они не имели, представляя собой не более чем протокол о намерениях, и публикации не подлежали, так что открыто ссылаться на них было невозможно. Можно сказать, что Мацуока пообещал скорую ликвидацию концессий под свое личное честное слово. Сталин и Молотов согласились на этот риск, поскольку Советскому Союзу договор был нужен не меньше, чем Японии.

После подписания состоялся положенный банкет. По воспоминаниям Молотова, а также секретаря Мацуока Касэ, министр основательно «принял на грудь», так что на Ярославском вокзале уже еле стоял на ногах. От вина ли или по какой-то другой причине Сталин и Молотов тоже были в крайне благодушном настроении. Когда Сталин сказал, что договоры должны выполняться вне зависимости от различий в идеологии, Мацуока провозгласил: «Договор заключен. Я не лгу. Если я солгу, берите мою голову. Если Вы солжете, не сомневайтесь, я приду за Вашей». «Моя голова нужна моей стране, Ваша голова – Вашей стране, – парировал Сталин. – Давайте вместе беречь наши головы». Когда Сталин поднял бокал за присутствовавших японских офицеров, Мацуока заявил: «Ох, эти военные, они заключили пакт, исходя из общей ситуации, но самом деле они все думают, как бы победить Советский Союз». На это Хозяин сухо заметил, что СССР – не царская Россия, которую японцы в свое время победили. Но образовавшийся «ледок» был растоплен его же словами, обращенными к Мацуока: «Вы азиат. И я азиат». «Мы все азиаты, – подхватил гость. – Так выпьем же за азиатов».

Выпили. Сфотографировались: Мацуока держит Сталина под руку. Распрощались. Провожать министра на вокзал поехали Лозовский и шеф протокола Барков со свитой. По непонятной причине поезд задержали. Вдруг на перроне – к неподдельному изумлению всех собравшихся (главным образом, послов стран «оси») – появились Сталин и Молотов. Раньше такой чести не удостаивался никто. На прощание Сталин обнял и расцеловал Мацуока, сказав ему: «Европейские проблемы решатся естественным путем, если Япония и Советский Союз будут сотрудничать». «Не только европейские, но и азиатские», – откликнулся отъезжавший гость. «Весь мир будет обустроен!» – воскликнул Сталин. Растроганный до слез Татэкава махал носовым платком и повторял по-русски «Спасибо, спасибо» (возможно, единственное, что мог сказать на этом языке).[620]

Такое же демонстративное внимание вождь оказал Шуленбургу. «Сталин громко спросил обо мне, – сообщал посол в Берлин в тот же день, – и, найдя меня, подошел, обнял меня за плечи и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и Вы должны все для этого сделать!» Затем Сталин повернулся к исполняющему обязанности военного атташе полковнику Кребсу [Генерал Кребс встретит конец войны в должности начальника Генерального штаба и покончит с собой в бункере Гитлера накануне капитуляции. Судьба играет человеком.] и, предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: «Мы останемся друзьями с Вами в любом случае». Сталин, несомненно, приветствовал полковника Кребса и меня таким образом намеренно и тем самым сознательно привлек всеобщее внимание многочисленной публики, присутствовавшей при этом». Несколькими строками ранее Шуленбург писал: «На вопрос итальянского посла, поднимался ли во время переговоров Мацуока со Сталиным вопрос об отношениях Советского Союза с Осью, Мацуока ответил, что Сталин сказал ему, что он – убежденный сторонник Оси и противник Англии и Америки».[621] Не удивительно, что ни Криппс, ни Штейнгардт не пришли провожать японского гостя.

Тремя днями позже Типпельскирх сообщал в спецпоезд Риббентропа: «Заключение договора <о нейтралитете> вызвало разочарование и беспокойство в Америке… Сотрудники здешнего японского посольства утверждают, что пакт выгоден не только Японии, но и Оси, что он благоприятно воздействует на отношения Советского Союза с Осью и что Советский Союз готов сотрудничать с Осью. Поведение Сталина в отношении господина посла на вокзале во время отъезда Мацуока рассматривается здешним дипломатическим корпусом в таком же духе. Часто высказывается мнение, что Сталин специально воспользовался возможностью продемонстрировать свое отношение к Германии в присутствии иностранных дипломатов и представителей прессы. Ввиду постоянно циркулирующих слухов о неизбежном столкновении между Германией и Советским Союзом это следует считать заслуживающим особого внимания <выделено мной. – В.М>».[622]

Мацуока никак не мог успокоиться. Из Ярославля он телеграфировал Молотову: «Подписанным сегодня пактом мы направили наши нации на новый путь дружбы. Я верю, что этот документ послужит нам маяком в улучшении наших отношений».[623] Молотов отвечал: «Выражаю твердую уверенность в том, что этот Пакт явится вехой в развитии новых, дружественных отношений между СССР и Японией и будет служить интересам мира». 21 апреля со станции Маньчжурия Мацуока послал телеграмму Сталину: «В тот момент, когда я покидаю советскую территорию, я желаю поблагодарить Ваше Превосходительство за Ваш любезный ответ и прошу разрешить мне заверить Вас, что я уношу с собой самые приятные воспоминания о своем временном, явившемся наиболее долгим в течение моей нынешней поездки, пребывании в Вашей великой стране, где я был удостоен сердечного приема и где я с восторгом и пониманием увидел прогресс, достигнутый в жизни нации. Сцена нецеремонных, но сердечных поздравлений по случаю подписания Пакта останется, без сомнения, одним из счастливейших моментов в моей жизни, а любезность Вашего Превосходительства, выразившаяся в Вашем личном присутствии на вокзале при моем отъезде, всегда будет оцениваться как знак подлинной доброй воли не только по отношению ко мне одному, но также и к нашему народу Я могу также добавить, что девизом всей моей жизни было и будет – всегда быть верным своим словам».

После войны этот поток красноречия неизменно вызывал насмешки советских авторов, обличавших лживость и двуличие коварного Мацуока, который якобы знал о готовящемся нападении Германии на Советский Союз и, заключая пакт о ненападении, всерьез не собирался следовать ему. Конечно, «военный преступник» просто не мог вести себя по-другому… Но думать так нет никаких оснований. Исходя из того, что мы знаем о Мацуока, картина рисуется совершенно иной: он был упоен уже вторым «дипломатическим блицкригом» (первый – Тройственный пакт), когда за несколько дней смог достичь того, над чем его предшественники бились годами. Возможно, он чувствовал, что не только догнал, но и перегнал Риббентропа с его московскими «блиц-визитами». Следует помнить и о том, что Мацуока был болен туберкулезом и спешил «войти в историю» – в качестве автора если не «континентального блока», то хотя бы согласия с ведущими державами Евразии. Люди, близко знавшие Мацуока, называли склонность «опьяняться собственными представлениями о вещах» характерной чертой его личности.[624] Особое внимание, проявленное к нему Сталиным, было замечено всем миром. Восторгам тщеславного министра не было границ. Да и Сталин с Молотовым получали такие телеграммы не каждый день, поэтому послание Мацуока немедленно появилось в «Правде».

22 апреля был согласован порядок одновременной ратификации договора, намеченной на 25 апреля, и ее обнародования в печати. По этому поводу Мацуока направил две телеграммы в Кремль. Сталину: «Я не сомневаюсь и верю в то, что благодаря содействию Вашего Превосходительства взаимоотношения между Японией и СССР еще более укрепятся. Пользуясь этим случаем, повторяю, что надолго останется в моей памяти как приятнейшее воспоминание о том, как мы без дипломатических условностей, после прямых и ясных бесед, завершили блицкриг, а равно о том, как у нас, после подписания Пакта, в дружественной и непринужденной обстановке состоялся обмен добрыми пожеланиями». Молотову: «Я снова подтверждаю клятвенный девиз, соблюдаемый мною много лет, быть до конца верным своим словам. Я глубоко убежден в том, что Вы будете прилагать Ваши усилия к дальнейшему улучшению взаимоотношений между Японией и СССР. Пользуясь этим случаем, я снова повторяю, что я крайне счастлив проведенными с Вами откровенными и чистосердечными беседами и установленным личным знакомством. Надолго останется в моей памяти, как одно из приятнейших воспоминаний, та радостная атмосфера, которая сложилась вокруг г-на Сталина после подписания Пакта» (перевод, выполненный в японском посольстве, а потому не лишенный стилистических шероховатостей).