Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс

Ознакомительный фрагмент

пугающего языка Апокалипсиса, казалось, необратимо ослабили духовную монархию, и хотя движение Контрреформации уже набирало силу, его эффект ещё не дал себя знать в полной мере. Реформация ослабила духовную монархию, выведя из-под её религиозного контроля огромные части Европы. Ослабла и земная монархия, не имевшая отныне большой светской власти. Без двух столпов, папы и императора, сохранить целостность мира в условиях растущей сумятицы можно было только передав часть имперской роли в её мировом и религиозном аспекте национальным монархам, представлявшим единоначальное упорядоченное правление в своих личных владениях.

Тема, или одна из тем этой книги требовала предварить исследование этоса и символизма европейских национальных монархий, в том виде, как они развивались в эпоху Возрождения, обзором истории имперской идеи в Средние века и в эпоху Ренессанса, который мы попытались вкратце представить в этом вступительном эссе. В частности, это относится к Тюдорам и их самой известной представительнице – Елизавете I. В следующем эссе мы покажем, что имперская идея, и в особенности идея имперской реформы, является ключом к пониманию того сложного символизма, который выстраивался вокруг этой королевы, и ключом ко многим образам, в которых она представала миру.

Часть II. Имперская реформа Тюдоров

Королева Елизавета I как Астрея

В прологе к пьесе Томаса Деккера «Старый Фортунат» встречаются два старика, которые, прежде чем предстать перед королевой, заводят следующий разговор:

– Вы путешествуете в храм Элизы?

– Так точно, к её храму несу я своё немощное тело. Одни зовут её Пандорой, другие Глорианой, иные Цинтией, иль Бельфебеей, иль Астреей, чтоб множеством имён представить качества, что дороги им. Но все те имена слагаются в одно божественное тело, как все те качества принадлежат одной душе.

– Я из её страны, и мы боготворим её под именем Элизы[84].

Эта беседа подразумевает, что королева Елизавета, как символ и небесный объект поклонения, предстаёт различным почитателям в разных аспектах и при этом не теряет своей целостности.

Нам было бы приятно знать, что существует некая нить Ариадны, способная провести нас через лабиринт елизаветинского символизма, исследование которого в изображениях королевы или в посвящённых ей стихах ставит много неразрешимых вопросов. Возможно, часть затруднений удалось бы прояснить через более полное изучение её имён; возможно, одни из них нам слишком хорошо знакомы, а о других мы имеем сравнительно мало понятия. К примеру, мы хорошо знаем её как богиню-луну Цинтию или Диану, тонко воспетую Беном Джонсоном как «королеву и охотницу, непорочную и справедливую» и неявно восхваляемую её адептами Рэли и Чапменом. Мы много слышали о Глориане и Бельфебее, центральных персонажах «Королевы фей» Спенсера. Но что насчёт Пандоры и Астреи? Какие «дорогие качества» выражают эти имена? Мы не будем останавливаться на Пандоре, а вот королева-дева Астрея станет предметом нашего исследования в настоящем эссе.

Классические и христианские интерпретации Астреи

В первой книге «Метаморфоз» Овидия есть известное описание четырёх эпох. В первый, золотой век под властью Сатурна люди собирали себе пищу, не прикладывая к этому труда, в условиях вечной весны. Все были добродетельны от природы, и повсюду на земле царил мир. После золотого века Сатурна наступил серебряный век Юпитера, когда вечная весна сменилась временами года. Людям впервые пришлось почувствовать жару и холод и начать трудиться на обработке земли. Третьим настал бронзовый век, он был суровее первых двух, но ещё не был нечестивым. И наконец, наступил век железный, давший волю злу. Стыд, правда и верность покинули землю. Жажда наживы толкнула людей за моря и заставила копаться в земле в поисках металлов. Затем пришла война и стала потрясать лязгающим оружием в окровавленных руках. Благочестие пало, и дева Астрея, последняя из бессмертных, покинула залитую кровью землю:

Victa iacet pietas, et virgo caede madentis

ultima caelestum terras Astraea reliquit[85].

Рис. 1. Гравюра из книги Гая Юлия Гигина (Hyginus, De Mundi et Sphere, Venice, 1502)

Овидий опирается на греческие источники. Традиция золотого века, намёком представленная у Гесиода[86], получила развитие в астрономической поэме древнегреческого поэта Арата при описании созвездия Девы, шестого знака зодиака[87]. Арат объясняет, что когда дева Справедливость покинула мир в железном веке, она обрела пристанище на небе в виде созвездия Девы, и её фигура с колосом в руке сияет теперь на небосводе. Этот атрибут – virgo spicifera – воспроизводится затем всеми латинскими переводчиками и подражателями Арата. Созвездие традиционно было принято представлять в виде крылатой женщины с колосьями. Колосья обозначают положение Спики, самой яркой его звезды.

В целом, латинские поэты продолжали традицию отождествления Астреи, девы-справедливости золотого века, с созвездием Девы, знаком месяца августа. Например, у Сенеки есть слова о том, как «Астрее Лев вручает быстротечный год»[88], подразумевающие, что солнце в своём пути по зодиаку переходит из Льва в Деву. Елизаветинские поэты были знакомы с этой традицией и также уравнивали Астрею и Деву. Подтверждение этому можно легко найти у Спенсера. В процессии месяцев в седьмой песне «Королевы фей» август идёт в сопровождении Девы-Астреи:

The sixt was August, being rich arrayd

In garment all of gold downe to the ground

Yet rode he not, but led a louely Mayd

Forth by the lilly hand, the which was cround

With eares of corne, and full her hand was found;

That was the righteous Virgin, which of old

Liv'd here on earth, and plenty made abound;

But after Wrong was lov'd and Justice solde,

She left th' vnrighteous world and was to heauen extold[89].

(Шестым был август, богато облачённый

В одежды золотые до земли;

Он шёл пешком, ведя прекрасную девицу

За белу руку, в коей та держала

Колосья злаков горстью полной;

То была праведная Дева, что прежде

На земле жила и изобилие дарила.

Когда ж неправда восторжествовала, и справедливость продана была

Покинула неправедное место и вознеслась на небо).

А затем в самом начале «Сказки матушки Хаббард» мы узнаём, что:

It was the month in which the righteous Maid

That for disdaine of sinful world's upbraide,

Fled back to heaven, whence