Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5

Председатель. — Вы изволили знать, что, собственно говоря, аргументировалась эта мера ссылкой на общие соображения, а не на любопытство?

Крыжановский. — Она возникла на почве полицейской, на необходимости следить за тем, что делается; отсюда отделилась некоторая струя, переходившая в область личного любопытства, которая была наиболее неудобной. Неудобство сводилось к тому, что никто не был гарантирован, что ему не подсунут письма, включив в него две-три фразы.

Председатель. — Вы изволили сказать, что эти письма были предметом любопытства со стороны министров и предметом опасения со стороны лиц, прибегавших к почте. Но вы не наблюдали, чтобы для Столыпина или других министров не было предметом любопытства, а предметом опасения пользование этим методом, как методом незаконным?

Крыжановский. — Я никакого отношения ни к департаменту полиции, ни к этим письмам не имел; лично никогда не видел, за исключением случаев, когда письма открывались в канцелярии. Я знаю, что доставлялся пакет, в котором заключалась корреспонденция; она читалась и куда-то возвращалась обратно, может быть, в департамент полиции. Вот все, что мне известно. Затем мне приходилось видеть копии документов, тем более, что это производилось бесцеремонно. Документы, касающиеся военного ведомства, сообщались военному министру, морского — морскому, одним словом, это рассылалось по заинтересованным ведомствам. Как это происходило в министерстве внутренних дел, какое было отношение министра, в частности Столыпина, — мне неизвестно; но знаю, что я никогда не распечатал ни одного пакета.

Председатель. — А что вам известно относительно провокации, которой вы также касаетесь в ваших записках?

Крыжановский. — Я коснулся с той точки зрения, что считал, что Столыпин никогда к ней причастен не был. Я думаю, что обвинения, которые раздавались в Государственной Думе и в печати относительно провокационной деятельности министров внутренних дел, в частности, Столыпина, неосновательны. Я не знаю, что он сделал в области полиции, но, зная общий характер его личности, считаю, что эти слухи неверны. Вместе с тем, я считаю возможным, по ходившим в министерстве слухам, что такие действия могли быть. Не помню, при каких обстоятельствах, но среди чиновников ходило объяснение, откуда происходит эта провокационная деятельность. Объяснение сводится к тому, что департамент полиции был принужден прибегать к услугам лиц, которые обещали раскрыть те или другие действия. Эти лица, торгуя своей и чужой совестью, вероятно, принимали участие в совершении разных действий, чтобы поддержать свой кредит. Вот, что я знаю, на основании слухов. Молва была неблагоприятна лицам, фамилии которых, может быть, неосновательно, упомянуты мною в записке; я не допускал мысли, что записки, подобные этой, могут быть предметом суждения. Я отмечал там, что на память приходило, и, если бы мне пришлось остановиться на мысли опубликовать это или показать кому-нибудь, несомненно, добрую половину, как основанную на случайных впечатлениях, я считал бы долгом вычеркнуть.

Председатель.— В этой части нет ничего компрометирующего кого-либо; вы просто устанавливаете, что «по самому положению секретных сотрудников, чтобы не лишиться притока средств, они должны были и сами участвовать в преступлениях, умножать их и набивать себе цену, возможно чаще открывая готовящиеся преступления, откуда большой соблазн самому их подготовлять». Так что вы ничего тут не говорите, кроме того, что совпадение момента возникновения провокационного дела с.-д. фракции второй Государственной Думы с моментом крайней политической борьбы, которую вел Столыпин в Думе, объясняется счастливой звездой Столыпина.

Крыжановский. — Не счастливой звездой, а угодничеством лиц, которые желали служить. Эта история мне казалась подозрительной, и я впоследствии имел случай убедиться, что эти подозрения основательны; но Столыпин тут не при чем.

Председатель (показывает бумаги). — Я уже процитировал отдельные места из этих рукописей. Это вами написано о Столыпине, Сипягине и Плеве?

Крыжановский. — Да, но, повторяю, что это сырой материал. Я не помню многого, здесь сказанного.

Председатель (показывает документ). — Это автограф Столыпина?

Крыжановский. — Да. Это в числе бумаг, которые были от него переданы.

Председатель. — Позвольте мне его огласить.

Крыжановский. — Я собрал, что осталось непринятым родственниками Столыпина. Я предлагал Нейдгардту эти бумаги, думая, что он будет писать биографию Столыпина; он сказал, что биографии он не будет писать.

Председатель. — Оглашается рукописный документ. Письмо это сделалось достоянием России. «Во-первых, — изменение основных законов и прежде всего статьи 87-й; во-вторых, — издание нового выборного закона манифестом в день роспуска Государственной Думы, без предварительного обсуждения его в земском соборе или государственном совете. В виду невозможности ввергать страну в волнение, при второй комбинации, или в риск учредительного собрания, при первой. Всякое колебание и коллегиальное обсуждение судеб страны перед лицом страны в революционное время чревато опасностями; в-третьих, — выборы должны быть объявлены немедленно, и междудумье допущено быть не может, так как являются слухи и подозрения, волнующие страну, особенно, если будет выработан временный порядок для издания законов, который представит из себя второй coup d'état; в-четвертых, — одновременно с роспуском должен быть объявлен временный закон о печати; в-пятых, — избирательный закон предлагается в трех схемах; в-шестых, — может ли быть ампутация чьих-либо прав? В-седьмых, — теперь выборы идут под контролем крестьян, необходимо ли предоставить контролирующие права кому-либо другому? В-восьмых, — десятирублевые взносы; в-девятых, — пассивный ценз (возраст и грамотность); в-десятых, — окраины». Что это такое и когда вам было передано?

Крыжановский. — Это разного рода документы, сохраненные мною для памяти, и часть бумаг, которые остались после смерти Столыпина, разнообразные заметки, не попавшие в архив. Я думаю, что это конспект одного из всеподданнейших докладов.

Председатель. — Почему родственники не хотели принять автограф Столыпина по ряду совершенно государственных вопросов?

Крыжановский. — Разбор бумаг производился в присутствии семьи, частные бумаги были отобраны, а все казенные розданы в соответствующие учреждения; некоторое количество его заметок такого характера я оставил у себя.

Председатель. — Не есть ли это переданная вам программа какой-нибудь вашей работы?

Крыжановский. — Нет. Вы, вероятно, найдете несколько таких записок, которые, вероятно, представляют конспекты докладов или суждений в совете министров и которые сохранены мною для памяти. Это был отдельный ящик с надписью «Столыпина». В двух ящиках было сложено все, что осталось после Столыпина, или при жизни им дано. Все это лежало в числе материалов для его биографии. Я однажды спросил А. Нейдгардта: «Будете писать биографию Столыпина?». Он говорит: «Нет, а что?». Я говорю: «У меня есть документы, которые могут быть интересны вам».

Председатель. — Этот документ был в соседстве с письмом на ваше имя от 22 октября 1910 года, касающимся проекта Рейна.

Крыжановский. — В эти два ящика были сложены в хаосе бумаги, которые лично мне Столыпиным были даны и которые попали ко мне после его смерти.

Председатель. — Близко сотрудничая со Столыпиным по вопросам изменения государственных законов, вы можете объяснить, что именно требовало с точки зрения Столыпина изменения основных законов, и прежде всего, статьи 87-й? Ему мешала эта статья и он хотел ее изменить?

Крыжановский. — Это относилось к 1907 году. Я думаю, что это программа всеподданнейшего доклада, ибо казалось необходимым, чтобы никто из населения не был лишен права представительства. Я помню, что, по настоянию того же Шванебаха, возникал вопрос о внесении изменений в основные законы. Был какой-то переходящий разговор, который не оставил никаких следов. В чем заключалось, — в неясности редакции 87-й статьи или в чем-то другом. Еще говорили о неясности статьи 96-й, относительно порядка расходования кредитов на военные надобности; одним словом, разговоры бывали. Я помню, что в 1907 году были разговоры; но они не получили никакого выражения.

Председатель. — Вы не можете сказать, что стесняло Столыпина в 87-й статье?

Крыжановский. — Не могу сказать. Впоследствии в совете министров были разные сомнения, и какие акты под нее подходят и какие не подходят. Она написана неясно.