Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова - Петр Александрович Дружинин

Уважаемая редакция!

Как, так сказать, простой читатель я в дискуссии по статье Мальгина на стороне Н. Эйдельмана. (Кстати, это очень хороший писатель, хоть он и не принадлежит к обойме захваливаемых вашей газетой, может, поэтому и не принадлежит.)

Единственная ошибка, да это ошибка больше редакторская, издательская, что его книга о Пущине вышла в серии «Пламенные революционеры». Которая требует иного подхода к биографиям.

На мой взгляд (я подчеркиваю, на мой взгляд, потому что у современных критиков есть – даже не тенденция, – а мания личную точку зрения выдавать за общую, из их лексикона исчезли такие слова, как «мне кажется», «по-моему» и т. д., и т. п.), художник-писатель имеет право на вымысел, и имеет право называть своих героев, как ему хочется. Ну что из того, что герой Эйдельмана назван Пущиным, и некоторые эпизоды из жизни героя совпадают с биографией реального лица? Это Пущин Эйдельмана, а не реальный Пущин. А если читатели (и иже с ними) не догадываются об этом и принимают его за реального (так как не знают истории), то это их вина или беда.

Или вы будете утверждать, что Бородинская битва, описанная Толстым, и реальная битва – это одно и то же? Да ничего общего. Если бы сумели воспроизвести написанную битву один к одному и сравнить ее с настоящей, то они отличались бы как небо от земли. Но у кого поднимется рука на Толстого, только у невежд. Потому что он писал не историю, а роман.

А совпадение названий – это определенный прием, дающий подтекст, глубину мысли.

Вы понимаете, о чем я говорю?

Зильберштейн, по-моему, неважно разбирается сам в том вопросе, который он затрагивает. Беря себе в союзники К. Симонова. Вот уж кто не наступал на горло своему воображению.

Потом, кто давал право Зильберштейну женить нас, как говорится, без нашего согласия, я говорю о письмах Екатерины. Он, видите ли, отказался печатать их, заботясь о нашей нравственности. Этим он выдал себя, раз заметил в этих письмах к Потемкину только «клубничку». Неужто мы бы не смогли сами отделить зерна от плевел, ведь в них шла речь не только о сексе, Потемкин был ко всему и умный человек.

В общем, выступление Зильберштейна оставляет тяжелое впечатление, это не литературоведение, а сведение счетов.

Можете не отвечать.

Мне известно, что вы напишете.

В. Степанов,

заводской мастер

Вадим Леонидович Степанов (1940–2015) родился в Москве в семье военного и учительницы, с началом войны переехал в Тамбов, на родину матери; по окончании школы поступил в Криворожский горнорудный институт, распределен в Чебоксары, где дебютировал как поэт (печатался в коллективных сборниках), затем вернулся в Тамбов и работал мастером на Тамбовском заводе гальванооборудования, впоследствии – оператор газовой котельной. Печатал рецензии в тамбовских газетах, в 1981‐м примкнул к ЛИТО «Слово» при Тамбовском доме учителя (в 1990‐м ЛИТО переименовано в Академию Зауми), в 1990‐е смог издать свои литературные произведения, выступал как фельетонист, отмечался как заметная фигура литературного небосклона Тамбова: «Степанов – прелюбопытнейшая фигура. Он ровесник Бродского и начинал в одно время с ним, работая в каком-то НИИ в Чебоксарах. Степанов писал тогда верлибры, несколько вещей напечатал в чувашских молодежных сборниках, потом попал в армию, оттуда вернулся в Тамбов, перешел на прозу и 30 лет писал в стол» (Зебзеев А. «Тамбов на карте генеральной…» // Знамя. 1997. № 11. С. 206). Впоследствии тамбовские коллеги по литературному цеху писали о нем: «Философический склад ума, глубокая эрудиция в области естественных наук, нетривиальный подход к литературе – все это ярко проявлялось в его немногословных суждениях. Его проза была удивительной и ни на что не похожей и в ту пору и остается таковой сейчас. По этой причине не печаталась тогда, не печатается и сейчас» (Бирюков С. Е. Да и нет – тень и ад: К 70-летию Вадима Степанова // Поэтоград. 2011. № 1, январь. С. 2).

47. Письмо П. А. Тотчасова (Московская обл.) в редакцию «Литературной газеты», 18 января 1984

Уважаемая редакция

«Литературной газеты»!

Хочу с Вами поделиться некоторыми соображениями, возникшими при чтении в рубрике «Полемика» статей Н. Эйдельмана «Подмена жанра» и И. Зильберштейна «Подмена сути!». Сразу оговорюсь, что, во-первых, статью А. Мальгина о книге «Большой Жанно», к сожалению, не прочитал, так как выписываю «Литературку» после долгого перерыва, а во-вторых, упомянутая книга на меня произвела большое впечатление. Поэтому, может быть, в чем-то к опубликованному в этом номере материалу отношусь предвзято.

Начну с внешней стороны. Писатель (Н. Эйдельман) написал повесть «Большой Жанно». Критик (А. Мальгин) написал на эту книгу рецензию. Это понятно. Но когда под рубрику «Полемика», должную, как я понимаю, обеспечить равные права (с точки зрения возможностей обсуждения вопроса) противостоящих сторон, выносятся две статьи, одна из которых (И. Зильберштейна) является, так сказать, разбором «по косточкам» другой (Н. Эйдельмана), и ее автору не дают возможности ответить на этот разбор, то какая же тут полемика? Еще раз повторю свою мысль: полемика должна, обязана вестись сторонами на равных условиях. А тут одни заголовки чего стоят: «Подмена жанра…» – (неуверенное многоточие, не очень верится, чтобы автор именно так, с многоточием озаглавил свою статью[609]), и утверждающее, победное «Подмена сути!» (с восклицательным знаком).

Теперь немного о сути статьи И. Зильберштейна. Автору, например, не нравится, что в книгу включены материалы о Ростовцеве и Н. Бестужеве. И если последнее можно понять (И. Зильберштейн является автором книги «Художник-декабрист Николай Бестужев», и материалы этой главы легли в основу соответствующей главы в книге об И. Пущине), то нежелание видеть в книге упоминание о Ростовцеве только на том основании, что Пущин с ним, скорее всего, не был знаком, по-моему, критики не выдерживает. Характеристика такой личности, как Ростовцев, во многом проясняет теневые стороны движения декабристов, а оно было ведь очень неоднородным, и право автора решать, сколько места уделять в книге тому или иному персонажу.

Что касается Пушкина и Натальи Николаевны. Приведенная в статье И. Зильберштейна «крамольная» цитата из «Большого Жанно» о том, что любила Наталья Николаевна мужа «…немало. А надо бы еще сильнее…», насколько я (и, уверен, многие читатели) подготовлен предыдущими публикациями на эту тему, вполне соответствует истинному характеру отношений Натальи Николаевны и А. С. Пушкина. Кстати, это касается и сцены при отпевании. В таких случаях, наверно, полезно бывает отделить в своем сознании Пушкина – гениального поэта от Пушкина – мужчины. Вроде бы ни для кого не секрет многочисленные любовные