Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - Мария Нестеренко

дурно. Посредственные романы ее всегда будут нравиться, всегда с приятностию станут читать их. <…> у нее все приличности общежития свято соблюдены; она знала свет, знала его очень хорошо и как немногие знают; а потому, когда читаешь роман или повесть ее, то кажется, что видишь и слышишь живых людей. Строгие критики найдут, может быть, что в ее сочинениях слишком много сентенций, слишком много выставки ума, слишком много метафизики сердца. Чтобы сократить: это не Руссо, однако ж и не Радклиф[101].

В. Э. Вацуро полагал, что именно Макаров «положил начало сопоставлениям Радклиф и Жанлис как двух типов романистов; его афористически выраженное предпочтение последней»[102]. Произведения Анны Радклиф отражают дурной вкус их автора, издатель «Московского Меркурия» подчеркивает это при каждом удобном случае. Например, его рецензия на «Дельфину» де Сталь заканчивалась утверждением: «Что касается двух последних романов <…> они, по крайней мере лучше Радклифиных»[103]. В рецензии на «Пожар Капа, или царствование Туссеня Лувертюра…» Макаров вновь вспоминает о Радклиф: «На 58 странице собрано столько происшествий, что даже Госпожа Радклиф с неисчерпаемым своим воображением позавидовала бы славному Эккартсгаузену»[104]. Радклиф становится чем-то вроде имени нарицательного для сочинителей безвкусных романов. Свое отношение к романам Радклиф Макаров суммирует в рецензии на перевод романа «Монах, или Пагубные следствия пылких страстей»:

Скажем единожды свое мнение о всех Радклифиных романах вообще. Книга тогда хороша, когда она приятна или полезна. — А еще лучше, когда приятна и полезна вместе.

В рассуждении приятности, мы не думаем, чтобы картины убийств, насилий, пыток и всех злодеяний могли кому-нибудь нравиться. В рассуждении о пользе романы госпожи Радклиф — не имея никакой цели, не сообщая никакого справедливого понятия о свете <…>, не открывая новой моральной истины <…> ни с которой стороны не полезны, а вредными быть могут! Они действуют на нервы <…>. Все романы госпожи Радклиф, если смеем так сказать, имеют один характер, одну физиономию[105].

«Монах….» М. Г. Льюиса был приписан переводчиками, Павленковым и Росляковым, Анне Радклиф, но они «скорее всего не знали имени Льюиса; они приписали популярной писательнице не заведомо чужое, а анонимное для них сочинение <…> Эта издательская уловка, по-видимому, принесла книгопродавцам дополнительное число подписчиков на книгу»[106]. Именно поэтому издатель «Московского Меркурия» столь подробно останавливается на характеристике Радклиф.

В восприятии Макарова Радклиф лишена ровно тех качеств, которыми обладает Жанлис: в ее романах нет приятности и пользы. Издатель замечает, что Анна Радклиф не стала родоначальницей направления (это имело бы положительную коннотацию), но лишь породила множество эпигонов, ср. начало рецензии на «Сочинение Англичанки Мари Маккензи»: «Из всех подражаний Радклифиных это, кажется, самое неудачное»[107]. Обращение Макарова к этим писательницам лишено снисходительной окраски, но часто носит иронический оттенок, как и в рецензиях на произведения, написанные мужчинами.

Обратимся к другим рецензиям на женские сочинения. Во второй части «Московского Меркурия» была помещена рецензия на роман «Елисавета де S***, или История россиянки, изданная в свет одною из ея соотечественниц». Автором и переводчицей на русский «Истории россиянки» была графиня Наталья Петровна Головкина (1769–1849), в рецензии не названная. В выходных данных книги сообщалось, что перевод принадлежит автору, а оригинал был издан в Париже в 1802 году. В своем отклике Макаров нарушает постулируемый им принцип хвалить все, что написано соотечественницами, и дает роману амбивалентную оценку: «Сие творение, хотя довольно слабое, показывает однако же в сочинительнице женщину умную»[108]. Ум Головкиной выражается в отказе претендовать на «ученость»:

…писала без всякого требования на ученость, на метафизику, на скучную, площадную мораль и на чувствительность. Здесь действующие лица не на ходулях — не герои греческие или римские — не изверги, рожденные только воображением госпожи Радклиф — не селадоны, иссохшие от слез, и которым замаранная крестьянская девка в грязных онучах кажется пастушкою божественной Аркадии: — здесь люди такие, каких можно видеть всякий день![109]

Макаров суммирует недостатки, присущие массовому сентименталистскому роману (среди сочинителей таких романов было довольно много женщин): излишняя чувствительность, искусственность персонажей, морализаторство; а главным достоинством «Истории россиянки» называет естественность ситуаций и поведения героев. Здесь же Макаров определяет общие особенности женского письма, которые связывает со спецификой женского восприятия: «Надобно отдать справедливость женщинам: они гораздо лучше нас умеют приметить и описать странности некоторых оригиналов, движения зависти, ревности, самолюбия и всех страстей, обыкновенных в обществе»[110]. Особая авторская чувствительность и уклон в психологические описания впоследствии будут представляться едва ли не главными чертами женской литературы. Например, С. А. Венгеров писал о прозаике Е. И. Апрелевой: «Дарование характерно дамское… Останавливаясь необыкновенно подробно на мелочах второстепенного свойства, она забывает мотивировать главные моменты своих повествований»[111]. Мы намеренно привели пример из другой эпохи, чтобы показать «живучесть» подобных стереотипов в отношении женской литературы.

Таким образом, Макаров считал возможными занятия литературой для женщин, хотя и с некоторыми оговорками. Рассуждая о женском просвещении, он писал:

Кто не желает Женщинам просвещения, тот враг их <…> тот хочет удержать себе право сказать некогда жене своей (в которой он искал ключницу или няньку): я тебя умнее! <…> красота скоро вянет <…> что будет с женщиной <…> если не заготовит себе утешений на старость[112].

Макаров не предлагал женщине утешаться исключительно семейными заботами, а ратовал — как минимум, на уровне деклараций — за расширение женской образованности. В предисловии к журналу он не только изъяснял выгоды женского просвещения для общества, но и указывал, что его отсутствие пагубно в первую очередь для самих женщин. Однако центральной идеей «Нескольких мыслей издателя» было все-таки не просвещение женщин, а их роль в культурном посредничестве.

На страницах «Московского Меркурия» Петр Макаров не только формировал положительный идеал просвещения, но и высмеивал крайность образования — педантство, а также поверхностную моду на просвещенность. В своей диссертации А. Дементьева предположила, что Макаров мог подвергать сомнению транслируемые им же самим идеи, и указала на рассказ «Провинциал и артисты. Из Парижского дамского журнала»:

В рассказе высмеивается и традиционный способ доказывания благотворности женского