Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

традиционными для послевоенного времени репликами, что одной синагоги недостаточно для еврейского населения Киева и необходимо ставить перед органами власти вопрос об открытии еще двух. Многие из участников стихийной манифестации говорили израильтянам о своем желании эмигрировать, возмущались отношением советских органов к проблеме Бабьего Яра.

Поскольку уполномоченный Совета по делам религиозных культов по г. Киеву Шарандак А.Е. полагал, что массовое недовольство евреев Киева, высказанное перед израильтянами, может привести к нежелательным для властей последствиям, он поставил вопрос о закрытии синагоги[772].

Нелишне напомнить, что именно в Киеве — на украинском и на русском языках — выходили самые яркие перлы как антииудаистской пропаганды, в частности книги Трофима Кичко[773], так и антисионистской.

Тут особенно существенно то, что уже в начале 1960-х годов вопросы Бабьего Яра, конфессиональной дискриминации и эмиграции в Израиль сложились в единый кулак — кулак, который советская власть, упрощая, называла «сионизмом». Недаром — уже в 1970-е годы — возникли и закрепились во внутрипартийном документообороте и, отчасти, пропаганде такие странные термины, как «сионистская пропаганда трагедии Бабьего Яра» и «клеветнические измышления сионистов вокруг Бабьего Яра». Довольно точно выразил это же единство и некий М. Марковский из Львова в письме от марта 1974 года, адресованном В. Некрасову (накануне его высылки) и осевшем в госархиве:

Вы собирались писать о Бабьем Яре. Может быть, Вы солидарны с симпатинами Израиля, с требованием о свободном переселении советских евреев в Израиль?[774]

После июня 1967 года, когда Израиль в триумфальной Шестидневной войне разгромил коалицию поддержанных СССР арабских стран, еврейское движение за эмиграцию в Израиль, начинавшееся с песен на идише и иврите, получило мощный дополнительный импульс. По всей стране возникали ульпаны — подпольные кружки по изучению иврита и еврейских традиций: вы — нас не выпускаете, а мы — все равно готовимся к отъезду, и мы — все равно уедем!

Но у боевого триумфа Израиля оказалось неожиданное следствие: вопрос об официальном памятнике в Бабьем Яру снова усох.

Между тем в 1968 году в Киеве зародился объект (точнее, проект объекта), который мог бы претендовать, — хотя бы временно, — на функционал памяти о жертвах Катастрофы. А именно крематорий на Байковом кладбище, спроектированный Милецким, Рыбачук и Мельниченко и пущенный в строй в 1974 году. Прилегающая к нему территория должна была составлять Парк Памяти, зрительной доминантой которого была бы 213-метровая Стена Памяти, сплошь покрытая бетонным барельефами Рыбачук и Мельниченко. В начале 1981 года Стена Памяти была полностью готова, но Киевский горисполком и другие противники Стены добились решения о ее забетонировании: мол, тут городское кладбище, а не Бабий Яр! Инициаторами этого партийного варварства были Владимир Щербицкий и Юрий Ельченко, а исполнителем Ава Милецкий — экс-соавтор Рыбачук и Мельниченко. В мае 1982 года Стена была забетонирована, на что ушел кубокилометр качественного бетона.

В том же 1968 году, когда советская власть вышла из растерянности предыдущего года, она решила перехватить инициативу и — возглавила повестку митинга 29 сентября. Начиная с 1968 года на том же самом месте, где раньше собиралась отказники и интеллигенция, ежегодно стали проводиться казенные мероприятия с подиумом и трибуной — своего рода массовки Компартии. В 1968 году — на уровне Киевского горкома, а далее и вплоть до 1976 года, когда наконец-то открылся памятник, — на уровне пресловутого Шевченковского райкома. И не вечером, а в 14 или в 16 часов — так, чтобы народу поменьше пришло.

Выступления из публики не приветствовались, но в год премьеры еще допускались. И тогда слово взял радиоинженер Борис Львович Кочубиевский (р. 1936), до этого уже протестовавший на антисионистской лекции против обвинений Израиля в агрессии в Шестидневной войне 5-10 июня 1967 года на своем предприятии (радиозаводе)[775]. В августе 1968 года — сразу же после вторжения в Чехословакию — он вместе с женой пришел в киевский ОВИР и, после отказа ему в выезде в Израиль, заявил об отказе от советского гражданства.

К этому времени в трех номерах «Юности» за 1966 год двухмиллионным тиражом уже вышел «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова, а в Дармштадте осенью 1967 года начался новый процесс над палачами Бабьего Яра.

На митинге Кочубиевский сказал, что жертвы Бабьего Яра — это жертвы не просто фашизма, а геноцида, и что Бабий Яр — это символ еврейского народа. После митинга его задержали, а потом вызывали и допрашивали в КГБ, дома у него провели обыск.

28 ноября он обратился к Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу и к Первому секретарю ЦК КПУ Шелесту с открытым письмом:

Я — еврей. Я хочу жить в Еврейском Государстве. Это мое право, как и право украинца жить на Украине, как право русского жить в России, как право грузина жить в Грузии.

Я хочу жить в Израиле. Это моя мечта, это цель не только моей жизни, но и жизни сотен предшествовавших мне поколений, изгнанных с земли предков.

Я хочу, чтобы мои дети учились в школе на еврейском языке, я хочу читать еврейские газеты, я хочу ходить в еврейский театр. Ну что в этом плохого? В чем мое преступление? Большинство моих родных расстреляно фашистами. Отец погиб и его родители убиты. Если бы они были живы, они бы стояли рядом со мной... Выпустите меня!

С этой просьбой я многократно обращался в различные инстанции и добился лишь увольнения с работы, исключения жены из института и, в завершение всего, — уголовного преследования по обвинению в клевете на советскую действительность. В чем эта клевета? Неужели это клевета, что в многонациональном советском государстве только один еврейский народ не может учить своих детей в еврейских школах? Неужели это клевета, что в СССР нет еврейского театра? Неужели это клевета, что в СССР нет еврейских газет? Впрочем, это никто и не отрицает. Может клевета то, что я более года не могу добиться выезда в Израиль? Или клевета то, что со мной не хотят говорить, что жаловаться некому? Никто не реагирует. Но дело даже и не в этом. Я не хочу вмешиваться в национальные дела государства, в котором я себя считаю посторонним человеком. Я хочу отсюда уехать. Я хочу жить в Израиле. Мое желание не противоречит советскому законодательству.

Вызов от родственников у меня есть, все формальности соблюдены. Так неужели за это вы возбуждаете против меня уголовное дело?

Неужели поэтому у меня дома был проведен обыск?

Я не прошу вас о снисхождении. Сами послушайте голос разума...

Выпустите меня!