История карфагенян - Вернер Хусс

мятежник Ганнон хотел угостить народ. Здание совета должно было находиться на краю агоры, а вблизи неё стоял храм Ršp (Решефа). От агоры три улицы вели к Бирсе. На них располагался храм 'šmn (Эшмуна), к которому вели 60 ступеней и который превосходил роскошью все другие святилища города. Местонахождение остальных многочисленных святилищ неизвестно, может быть, за исключением храма 'štrt (Астарты) и храма Tnt bLbn (Танит в Ливане), который находился в северо-северо-восточной части Бордж Джедид, если об этом можно сделать вывод на основании места находки строительной надписи. В остальном облик города в существенной части определялся высокими, частично шестиэтажными зданиями и узкими улицами. Большое число общественных площадей было, кажется, украшено почетными статуями. Так как в распоряжении горожан имелось лишь небольшое количество ключевой воды, то водоснабжение города обеспечивалось колодцами и особенно цистернами; акведуков в пуническое время, кажется, не было.

Страбон сообщает, что в начале III Римской войны в Карфагене жило 700 тысяч человек. Это число обычно считается чрезмерным. Может быть, скептики правы. Может быть, они и ошибаются. Если Страбон нашел это число в труде Полибия, а это в некоторой степени вероятно, то оно идет от хорошо информированного современника. Кроме того, надо принять во внимание, что во время борьбы с Агафоклом город набрал из гражданского населения армию в 45 тысяч человек. Это количество говорит в пользу предположения, что Карфаген уже в конце IV в. являлся одним из самых больших городов древности.

К северу от Старого города тянулся длинный шлейф городов мертвых: холм Бирсы, холм Юноны, окрестности Дуиме и Дермеша, холм Одеона, окрестности Бордж Джедид и холм вблизи Санта-Моники. Ареал некрополей использовался с VII по II в. и расширялся с юга на север.

5. НАРОД

Карфагеняне по своему финикийскому происхождению были семитами. Но не по этой причине они в течение своей истории многократно сталкивались с греками и римлянами. Причина карфагено-греческих или карфагено-римских противоречий носила, скорее, государственно-политический характер. Хотя было бы неверно чрезмерно выдвигать на первый план эту точку зрения, но ее постоянно надо иметь в виду, говоря о народном характере карфагенян. Ее многократно выдвигали антикарфагенски настроенные греки и римляне, которые только (или почти только) и информировали или, кажется, что информировали нас о народном характере карфагенян.

Римские политики и писатели и греческие историки, писавшие в римское время, часто жаловались на «пуническую верность». Карфагенскую сущность они многократно'приравнивали к лживости и нарушениям данного слова как в частной, так и в политической жизни. Так как сами римляне себя считали народом, верным заключенным договорам более чем любой другой народ в мире, «народом: прославленным своей нерушимой верностью» (Силий), то именно в отношении верности они видели в себе абсолютную противоположность карфагенянам. Анализ текстов, относящихся к внешнеполитической стороне проявления вероломства, показывает, что это обвинение чаще всего несправедливо, что это обвинение скорее можно обратить против его авторов. Все же иногда, как кажется, римляне и позитивно судили о карфагенянах. Так, Цицерон называет философа Клитомаха «человеком… остроумным, как пуниец». Но подобные суждения очень часто были амбивалентными. Вообще, римляне считали алчность типично карфагенской характеристикой. А как иначе народ крестьян мог судить о народе торговцев?! И чтобы сделать их совершенно отвратительными, римляне обвиняли своих карфагенских врагов в жестокости, надменности и нечестивости.

Подобные суждения ни в коем случае не присущи только римлянам. Большую часть этих оценок римляне переняли от греков. Среди греков особенно антикарфагенски настроенный Тимей дал обширную картину безобразного карфагенянина, которая укоренилась в сознании многих греков. Однако и Плутарх нарисовал мрачный образ народного характера карфагенян: «Иная (чем порода афинского народа) порода народа карфагенян. Они суровы, мрачны, покорны властям и надменны по отношению к подчиненным, в обстановке страха ведут себя недостойно, в гневе чрезвычайно грубы, упрямы в соблюдении однажды принятого решения, наотрез отказываются от свободного образа жизни и прелести». Мы не знаем, как появилась такая плутарховская характеристика пунической сущности. Неопровержимо, однако, что образ карфагенян, который рисовали греки, до некоторой степени зависел от образа финикийцев, представленного некогда Гомером.

Было бы неверным принять эти изображения карфагенского народного характера за чистую монету, но и ошибочным без раздумья отбросить выдвинутые обвинения. Конечно, принимались политические решения, с моральной точки зрения весьма сомнительные; конечно, существовали продувные дельцы, пользовавшиеся грязными методами; конечно, имелось много торговцев, в мыслях которых прибыль играла чрезвычайно важную роль; были, наконец, государственные чиновники с менталитетом господина, которые в некоторых ситуациях действовали решительно и неумолимо. К этому можно добавить, что многие греки думали, что они видят в сущности резкость многих карфагенян, которая в чрезвычайных ситуациях доходила до фанатизма. Все-таки обобщенные и преувеличенные обвинения, выдвигавшиеся греками и римлянами против пунийцев, были, конечно, несправедливы. Из археологических и эпиграфических свидетельств, происходящих из Карфагена, видно, что ценность справедливости, братство, чувство семьи и религиозность занимали в жизни карфагенян очень значительное место.

Карфагенские пришельцы были финикийцами. Но оставались ли они финикийцами? Или иначе говоря: что есть «финикийское», что есть «пуническое»? Конечно, до известной степени, но именно только до известной степени, речь идет лишь о вопросе словоупотребления. Я считаю имеющим полный смысл называть карфагенян раннего времени финикийцами, а карфагенян, развивавшихся начиная с VII в. в политическом и культурном отношении самостоятельно, пунийцами.

Если дать полностью удовлетворительный ответ на вопрос, в какой степени финикийцы и ливийцы на земле Северной Африки слились в новое этническое единство, едва ли возможно, то все же от этого вопроса нельзя, по меньшей мере, отмежеваться. Надо принять факт, что финикийцы уже вскоре после создания своей фактории или колонии начали вступать в брак с представителями местных народов. Что касается Карфагена, то мы знаем, что в III и II вв. люди из высшего пунического и ливийского слоев были связаны родственными узами. Кроме того, из относительно широко представленных данных о ливийских персональных именах, заимствованных из Карфагена, видно, что ливийский элемент в городе был довольно силен.

Проблема финикийско-ливийского или пуническо-ливийского смешивания связана также с понятием «ливо-финикийцы», которое нередко встречается в античных источниках. Является ли первичным в этом понятии, что под ним подразумевается «пунический народ, смешанный с ливийцами» (Ливий)? Первоначально определенно нет. Так же как по названию «сиро-финикийцы» не стоит утверждать связь между сирийцами и финикийцами или по названию «бласто-финикийцы» — связь между бастулами и финикийцами? С использованием этих понятий, скорее, высказывалось прежде всего то, что финикийцы, о которых говорится в соответствующей связи, жили в области ливийцев, «сирийцев» или бастулов. Только Ливий интерпретирует понятие «ливо-финикийцы» в смысле этнического смешения финикийцев и ливийцев; во всяком случае, такое