Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

и жило лет с тридцать. Старший сын Иван десять лет жил дьячком у Богоявленской церкви в Окладниковой слободе: тем и семью кормил. Когда князь Василий Вас. Голицын ехал в ссылку в Пустозерецкий острог и жил в Мезени четыре года (ладья разбилась), он зазнал семью Аввакума и ходатайствовал для нее о свободе в Москве у брата своего Бориса Алексеевича Голицына. Ходатайство было уважено: Аввакумово семейство было освобождено и возвратилось в Москву около 1680 г. В Москве они купили собственный домик, благодаря пособию сочувствовавших заслугам отца их и собственным их страданиям. Здесь сын Аввакума Иван был заподозрен в расколе, судим и осужден. Его приговорили сослать в заточение в Кириллов монастырь на Белоозеро, но Иван, будучи в с.-петербургской (Петропавловской) крепости за караулом, умер 7 декабря 1720 г.

75

Для него, как и для его товарищей по заключению, поставлены были особые 4 острога, с избой внутри и с тыном кругом в 10 саженей квадратных величиной, как видно из царского указа, присланного в Ижемскую слободку в 166 г. (1658). Приставом у заключенных был стрелецкий сотник Федор Акишев.

Свободы Аввакуму с товарищами на все те четырнадцать слишком лет, которые провели они здесь, было дано настолько, что они могли писать к своим друзьям и единомышленникам до рокового дня казни «огнесожжением в 1 день апреля и великой пяток в 189 г. (1681)». Аввакум на досуге в особенности много поработал Аввакум здесь, между прочим, написал свою автобиографию в виде послания к своему духовнику иноку Епифанию — в высшей степени любопытное сочинение, как по авторской откровенности, так и по приемам изложения. Это один из выдающихся памятников письменности XVII века, не имеющий себе равносильных соперников по языку изложения. Все мертвые формы книжного языка здесь заменены формами обиходного, и повесть, веденная простым разговорным способом, драгоценным для изучающих сущность и тонкости родного слова. В этой повести, впрочем, протопоп немного говорит о своем заточении, свидетельствуя лишь о том, что полуголова Иван Елагин, приехавши с Мезени, взял у них сказку, в которой сказано было: «Мы святых отец преданье держим неизменно, а палестинского патриарха с товарищи еретическое соборище проклинаем». «И иное там говорено многонько и Никону, заводчику ересем, досталось небольшое место. По сем привели нас к плахе, и прочет, назад меня отвели, не казня в темницу. Чли в законе: «Аввакума посадить в землю в сруб и давать ему воды и хлеба». И я супротив того плюнул и умереть хотел не ядши, и не ял дней с восемь и больше, да братья паки ясть велели». В одном месте сам протопоп сознается, что написал к царю два послания «первое не велико, а другое больше» (о них говорено выше): кое о чем говорил, сказал ему в послании и богознамения некая показанная мне в темнице». Не успел Аввакум упомянуть лишь о третьем роковом, решившем его участь послании, посланном уже к царю Федору. Оно отличается обыкновенным протопопу характером: смеси самоунижения и самоуничтожения с заносчивостью и хвастливостью, но превзошло прочие послания неприличной и дерзкой фамильярностью, доведенной до преступных крайностей. Он до конца остался верен себе в борьбе с противниками, не сдерживаясь в обвинениях и открыто доходя до колких насмешек и грубых ругательств. Обращаясь к боярам, Аввакум говорит: «Отступникам до вас дела нет. Говорите Иоакиму-патриарху: престал бы от римских законов. Дурно затеяли, право. Простой человек Яким-от. Тайные тешиши, кои приехали из Рима (греки), те его надувают аспидовым ядом. Прости, батюшко Якимушко, Спаси Бог за квас, егда напоил мя». Обращаясь к царю, пишет: «А что царь-государь, как бы мне дал волю, я бы их (врагов), что Илия- пророк, всех перепластал в един день; не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю...» Хотелось ему, чтобы новый царь уничтожил новое церковное устройство и угрожает ему: «Бог судит между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, — слышал я от Спаса. То ему за свою правду». Мера московского терпения переполнилась, и законное возмездие, по обычаям и приемам того времени, закончилось пустозерским трагическим событием.

76

Китоловные промыслы, как уже давно известно, производились преимущественно в западной части Северного океана в 1786-м и следующих годах около Шпицбергена. Петр Великий, указом 1723 г., повелел устроить Кольское китоловство на счет казны; при Екатерине I указ этот приведен был в исполнение: в 1727—1751 гг. три китоловных корабля под управлением голландцев, ежегодно выходили в море, но поймали только 4-х. Обвиняли иностранцев в подкупе и, кажется, справедливо. Граф А. Р. Воронцов пробовал деньгами своими оживить этот промысел, но неудачно: 11 китов легко ранено, но ни одного не убито. В 1805 г. Румянцев, министр коммерции, отправил корабль для той же цели, но корабль этот был сожжен и взят каким-то крейсером под французским флагом при первом выходе своем в океан из Кольской бухты. Киты эти из породы кашалотов. На Новой Земле также производилось китоловство голландцами (доказательства — салотопенные ямы, видные до сих пор). Неудачи в подобном предприятии обыкновенно приписывают неловкости промышленников, не получивших никакого навыка, и дурно выкованным гарпунам, которые или ломались, или скользили и выскакивали из добычи.

77

Омули (Salmo autumnalis) очень похожи на сига: голова острая, нижняя челюсть длиннее, спина желобоватая: впрочем, вкуснее сига, разнится от последнего только по наружному виду: клеек — чешуя омулей мельче сиговой, на боках черные точки; продаются солеными, но большей частью известны всем мерзлыми, от 2 до 5 ф. весом. Сейчас выловленные дают превосходную икру. Омули не речная рыба: они приходят в Печору также из моря, большей частью в первых числах августа. Ловят их сетями и поплавнями, какие употребляются в Усть-Цыльме для семги, с той только разницей, что семужьи поплавки плетутся из конопляных ниток, а омулевые из льняных, и потому эти нитки (подвяз) потоньше. В омулевой поплавне ячеи шириной в 3 и 4 пальца, сложенных вместе. Для лова сигов употребляют так называемые пущальницы (пуск ставушки) в 30 саженей провязи (длины) и 15 на саду (глубины); внизу хобота (мешка) приделывают каменницы (камни) на веревочках, наз. «катушница» и «тряпичка» на расстоянии один от другого сажени на 11/2; наверху к тетиве (веревке) привязывают поплавки — берестяные трубки, наз. торорушка. Пущальницы употребляют чаще по зимам, опуская их в проруби и привешивая к шестам, положенным поперек, только около Пустозерска. Летом ставят на отмелях на кольях,