Действие вместо реакции - Олег Юрьевич Цендровский

Но скажите, братья мои, что может сделать ребенок, чего не мог бы даже лев? Почему хищный лев должен стать еще ребенком? Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения. Да, для игры созидания, братья мои, нужно святое слово утверждения: своей воли хочет теперь дух, свой мир находит потерявший мир».

То, о чем говорят мыслители и пророки, рассуждая о детях, имеет к реальным человеческим детям лишь крайне отдаленное отношение. Это абстрагирование и усиление некоторых свойств детства в целях объяснения существенного. Настоящие дети, в отличие от архетипического ребенка, рождаются слишком взрослыми. Они слепо доверчивы, капризны, движимы влечением и отторжением.

В детстве мы зачастую пренебрегаем играми, которые у нас есть, и жаждем тех, которых у нас нет. В нас присутствует свет чистоты прямого контакта, но он замутнен установкой на обладание. Его подавляет зреющее внутри нас эго.

В детстве мы еще недостаточно юны. Чтобы раскрыть в себе архетипическое дитя, реальное дитя должно сперва состариться и пройти через стадии верблюда и льва. Ему предстоит пережить многочисленные трансформации. Тогда дитя, практически по законам гегелевской диалектики, вернется к самому себе, но вернется уже на совершенно новом качественном уровне. Это будет дитя, помноженное на себя, дитя в квадрате, о котором говорили Гераклит, Христос и Ницше.

Режим прямого контакта есть режим нового и второго детства. В нем нет ни детской слабости, ни детского невежества, ни детской капризности и истерии. Это умудренное детство, но мудрость прямого контакта является мудростью органической и динамической, вошедшей в плоть и кровь. Она не представляет собой просто наборов слов и понятий, под которые мы стараемся подогнать реальность.

В прямом контакте траектория жизненного движения перестает быть колесом сансары. Нас не отбрасывает в начальную точку, где мы теряем достигнутое, потом приобретаем, затем цепляемся и опять теряем. Мы перестаем оценивать опыт как негативный и даже как особо положительный. На вкус все одно; потому опыт становится просто опытом. И он в этой простоте и полноте переживается как радость и возможность для созидания и игры.

Мы полнее погружены в настоящее, но не заперты в нем, как животные. Мы используем будущее и прошлое как способы более тонкого и панорамного взаимодействия с ситуацией сейчас. Животное находится в настоящем лишь одной лапкой именно в силу присущей ему узости восприятия ситуации.

Повсюду мы находим страдающих и несущих хаос людей в крайне благих обстоятельствах жизни. Мы также обнаруживаем множество счастливых и упорядочивающих реальность людей в самых неблагоприятных и враждебных средах. Все это укрепляет наше понимание, что первейший источник как того, так и другого есть устройство самого ума.

Очевидно, что наш ум нуждается в очищении и совершенствовании и в установлении прямого и недуального контакта с реальностью. Но нам не следует пытаться заново изобрести велосипед. Сперва было бы полезно посмотреть, какие решения предложили философские традиции Запада и Востока.

На что мы можем опереться в этом наследии, помимо наук о мозге? Каковы главные достижения философской мысли в нашей истории? Что вообще такое философия и какую революцию в исследовании мира она совершила?

Прекрасное рождение

Чтобы узнать себя, мы обращаем свой взор вовне. Мы исследуем мир вокруг, и устройство целого дает нам ключи к пониманию частного – к пониманию того, как устроены мы сами. Чем лучше мы осведомлены о сущности внешнего мира, тем больше у нас имеется возможностей разгадать и загадки мира внутреннего.

Но в еще большей степени мы пользуемся своими знаниями и домыслами о самих себе в попытках понять все то, что не есть мы. Мы берем происходящее в нас и происходящее в нашей жизни в качестве отправной точки для построения собственного восприятия реальности.

Наш ум познает всякий предмет, с которым сталкивается, через самого себя. Он пропускает его через свою природу, и мы делаем бессознательное допущение, что миром движет то же, что движет и нами. Мы проецируем на него свои потребности, склонности и взгляды.

Следовательно, чем глубже наше понимание самих себя, тем глубже и наше понимание всего, что вне нас. Мы начинаем видеть собственные проекции, устраняем несостыковки и противоречия, совершенствуем допущения и приводим знание о внутреннем и внешнем ко все большей гармонии.

Процесс самопознания проходит поэтапно, и на самом первом этапе мы вообще не подвергаем себя никакому самоанализу. У нас есть желания, мысли и чувства, но мы не задаемся вопросом, истинны они или же ложны и откуда они вообще берут начало. Все представляется простым и очевидным. Я так хочу, я так думаю, я так чувствую – вот и все, чего же боле? Мы действуем в соответствии со своей свободной волей и желаниями, так что наши действия кажутся лишенными корней и словно бы повисшими в воздухе. Они лишены необходимой связи с ходом вещей, и у нас даже не возникает сомнений в том, что подобное возможно.

Наши мысли, чувства и поступки возникают, как гром среди ясного неба – произвольно, случайно, как каприз мироздания. Это крайне детский подход. И если спроецировать его вовне, мы получим детское восприятие мира, первую форму мировоззрения в истории человечества и первую форму мировоззрения в личной истории каждого из нас.

С научной точки зрения, такое восприятие реальности называется анимизм (от лат. anima – «душа»). Сущность анимизма в том, что каждый процесс воспринимается как свободная деятельность, за которой стоит свободный деятель.

На стадии анимизма все вокруг является для нас живым, одушевленным и совершенно свободным. У солнца есть душа, у ветра есть душа, у реки есть душа, у камня и травинки есть душа. Каждая частичка мира повисает в воздухе без всяких необходимых связей с порядком вещей и может действовать беззаконно, беспринципно, по капризу собственной воли.

Из анимизма самым естественным образом возникают первые формы религии как организованный культ умилостивления природных сил. Мы знаем, что у нас есть желания, выгоды и интересы, и затем допускаем, что такие же есть у дерева, озера, дождя, огня, ветра, ночи, смерти. Мы начинаем выстраивать отношения с явлениями жизни точно так же, как мы делаем это со своими соплеменниками. Нам кажется, что они – такие же, как мы, и мы не трудимся проверить эту сомнительную гипотезу.

Прежде всего, в ход идут просьбы, мольбы, увещевания и обещания щедрых даров. В конце концов, природные силы больше нас. В иных обстоятельствах мы наглеем и предаемся