Чудища Эдема. Трилобиты, аномалокарисы, ракоскорпионы и другие монстры - Станислав Владимирович Дробышевский

20–25 мм (у ланцетников – 0,1 мм), запакованные в плотную роговую капсулу, сцепляющиеся между собой и прикреплённые к земле. Такое уже ничем не отфильтруешь. У миксины вообще нет метаморфоза, из яйца выходит личинка, которая с самого начала мало отличается от взрослой особи строением и поведением и затем лишь растёт. Избавление от планктонных яиц и длительной стадии плавающей личинки можно рассматривать как продвинутый вариант избегания фильтраторов. Большую часть времени миксины проводят, зарывшись в ил (ланцетникам в иле плохо, они закапываются в песок, причём в силу маленьких размеров они довольно чувствительны к размерности песчинок), откуда их трудно достать, причём выделяют невероятное количество слизи, которая тоже совсем не помогает их ловить и есть. По ночам же миксины сами охотятся на всех, кого смогут одолеть.

Миноги в некотором роде пошли ещё дальше: они строят «гнёзда», причём основной труд по рытью ямок в песке берут на себя самцы (а это уже какое-никакое социальное поведение, требующее развития мозга, и мозг из пяти отделов у них как раз появляется). Яйца оказываются с самого начала неплохо защищены. Личинки-пескоройки миног ввинчиваются в ил и проводят в нём большую часть времени. Интересно, что некоторые виды питаются только в личиночном виде, причём самой примитивной фильтрацией самоходного водного потока, другие же во взрослом возрасте становятся активными хищниками. Получается, на стадии бесчелюстных мы сами стали чудищами, хотя на трилобитов, аномалокаридид и наутилоидей поначалу вряд ли могли повлиять.

Видимо, в это же время появилась и генетическая возможность для прогресса: геном наших предков дважды удвоился. Часть новообретённых копий продолжила работать как прежде, часть просто поломалась, а часть стала основой для совершенно новых признаков: тех самых жабр, сердца, мозга и всего прочего, чем полноценные хордовые отличаются от ланцетников.

И лишь только показалось, что жизнь наладилась, так тут же возникли ракоскорпионы. Впервые они появились в середине ордовика, причём самый первый Pentecopterus decorahensis уже был 1,7 м длиной. Расцвета эти монстры достигли в силуре, когда Pterygotus grandidentatus до 1,75 м длиной Erettopterus grandis вымахал до 2,5 м, а Acutiramus cummingsi и Hardieopterus myops (он же Pterygotus buffaloensis) – до 2,1 м, с клешнями же и все 3 м. Одной из самых скорпионоподобных ракоскорпионих была Eusarcana scorpionis с длинным изогнутым шипом на «хвосте». Главный ужас этих монстров – мощные ротовые придатки – хелицеры и педипальпы, часто сильно специализированные, а у некоторых превратившиеся в клешни, а также шестые конечности, которые у части видов стали веслообразными лопастями, которыми они могли подруливать. Такое чудище было и быстрым, и манёвренным, и прожорливым, и могло выкопать кого угодно из ила, и расковырять любую защиту. Неспроста в копролитах ордовикского ракоскорпиона Lanarkopterus dolichoschelus обнаружены останки бесчелюстных рыб.

Собственно, ракоскорпионы доделали рыбообразных или рыб в широком смысле. Нам пришлось не только закапываться в грунт, но и ещё быстрее плавать. Бесчелюстные в исходной версии не имели парных плавников, но как минимум дважды их изобретали. В одной из панцирных версий девонских Antiarchi – у Asterolepis radiata, Remigolepis acuta, Pterichthys milleri и их родственников – появились членистые отростки, удивительно напоминающие плавниковые ноги ракоскорпионов, лучшая иллюстрация принципа «с кем поведёшься, от того и наберёшься». Вторая версия – это мы. Для лучшего удержания в воде и эффективного маневрирования бесчелюстные развили сначала плавниковые складки по бокам тела, а потом на их основе изобрели нормальные парные плавники – грудные и брюшные, ставшие впоследствии нашими ручками и ножками. Именно в силуре, во время ракоскорпионьего террора, мы вышли на новый уровень – челюстноротых. В настоящее время известно довольно много их версий: вдоль дна поплыли примитивнейшие Qianodus duplicis, Entelognathus primordialis и Qilinyu rostrata, первые лопастепёрые Guiyu oneiros, Psarolepis romeri и Sparalepis tingi, а Megamastax amblyodus вымахали уже до метра длиной.

Эти – уже истинные – рыбы обрели не только плавники и выросли до приличных размеров. Они покрылись чешуёй, а их первые жаберные дуги преобразовались в челюсти, которые у особо продвинутых ощетинились зубами, производными той же чешуи, – защита обернулась оружием. Прокусить такую рыбу стало сложно, и она сама стала совсем не против перекусить кого-нибудь и кем-нибудь. Мы сами стали гонять членистоногих и моллюсков, и даже когда некоторые из них полезли с горя на сушу, мы и там их достали, тоже выползши из девонских болот на топкие берега, осенённые первыми сосудистыми растениями.

Аномалокаридиды были грозой обитателей кембрийских морей, в том числе первых хордовых, Pikaia и её родственников

Клещи, комары, вши и блохи

На суше долгое время нам было хорошо. Кистепёрые рыбы, стегоцефалы и зверообразные рептилии были хищниками и миллионы лет ели рыбу, насекомых, многоножек и друг друга. Так идиллически минули полторы сотни миллионов лет. Так мы докатились до состояния первых млекопитающих. Великими Предками позднего триаса – 227–230 миллионов лет назад – были Gondwanadon tapani и чуть менее древний Adelobasileus cromptoni. Первый известен по зубу, второй – по задней части черепа, так что сравнить их невозможно, а внешний их вид нам точно неведом. Однако они, видимо, родственны более позднему Morganucodon watsoni, а он-то изучен по множеству костей. Большинство мезозойских млекопитающих были землеройкоподобными. Это были пушистые тварюшки с коротенькими пятипалыми лапками и острыми мордочками с острыми зубками. Они обычно ловили насекомых в лесной подстилке, а иногда, вероятно, могли залезать и на ветви. И вот мы опять стали жертвами, причём с не самой ожидаемой и даже парадоксальной стороны: насекомоядных заели насекомые.

Как известно, «рыбы покрыты чешуёй, а вот если бы у рыб была шерсть, то у них были бы блохи». И вот потомки рыб – зверообразные рептилии – обрели вибриссы и шерсть, а млекопитающие развили их в полной мере. Тут-то у них и вправду завелись блохи.

Особенно богато представлены кровососы и прочие паразиты мелового периода. Правда, самые древние блохи – Tarwinia australis и Tyrannopsylla beipiaoensis – скорее всего, кусали не нас, а динозавров – те тоже были иногда пушистые, более-менее тёплые и уж точно вкусные. По крайней мере, гигантская блоха Pseudopulex magnus при длине 22,8 мм – как череп млекопитающего Jeholodens jenkinsi из той же фауны – имела пятимиллиметровый ротовой стилет, которым могла бы проткнуть джехолоденса насквозь. Возможно, птерозавры чесались от длинноногих блох Saurophthirus longipes и S. exquisitus. Пухоед Saurodectes vrsanskyi – ближайший родственник вшей – тоже мог питаться пухом какой-то птицеподобной рептилии. Тогда же появились кровососущие клопы – Flexicorpus acutirostratus и Torirostratus pilosus,