Очень краткая история жизни на Земле: 4,6 миллиарда лет в 12 лаконичных главах - Генри Джи

лучи. В результате температура на поверхности пусть ненадолго, но падала. Пекло сменялось леденящей стужей. Проливаясь с дождями, диоксид серы превращался в сернистую кислоту, которая сметала с лица земли любую растительность, выщелачивала почву и сжигала лесные деревья до почерневших пней. Кошмар усугублялся добавлением соляной и даже плавиковой кислот. Хлористый водород к тому же, прежде чем быть смытым из атмосферы дождями, разрушал озоновый слой, открывая дорогу на поверхность губительному ультрафиолету.

Морской планктон и наземные растения обычно быстро справляются с излишками углекислоты. Но вся растительная жизнь была в упадке, поэтому углекислый газ тоже вымывался дождями, усугубляя выветривание горных пород.

Плодородный слой почвы, не удерживаемый больше корнями растений, был смыт дождями – остались лишь голые камни. Море превратилось в густой «суп», мутный не только от взвеси почвы и мелких обломков, но и от тел животных и растений, запекшихся в этой огненно-кислотной геенне. Гнилостные бактерии набросились на это изобилие плоти, тратя и без того драгоценный кислород. Трупному цветению ядовитых водорослей нашлось много работы, но и этим созданиям не довелось пережить происходившее. Бурлящая кислота, в которую превратилась морская вода, растворяла любые раковины любых обитателей океанов. Даже те, кто выжил в мрачных застойных водах, не смогли перенести метаморфозы, произошедшей с их минерализованными скелетами, которые стали тонкими и хрупкими.

А беды не кончались. Извержение нарушило покой залежей гидратов метана в слоях льда под дном в районе Северного Ледовитого океана. Море взбурлило, с ревом выбрасывая на сотни метров вверх облака метановой пены. Метан – гораздо более сильный парниковый газ, чем даже углекислота. Парниковый эффект набирал обороты. Мир варился.

И в довершение инфернальной картины извержения каждые несколько тысяч лет выстреливали в атмосферу столбы ртутных испарений[138], отравляя всех, кто еще не задохнулся, не сгорел, не сварился, не зажарился и не растворился.

В результате катастрофы из каждых двадцати морских видов животных погибло девятнадцать, из каждых десяти наземных – семь и больше. Многие из них не оставили потомков или хотя бы родственных видов.

Например, погибли последние трилобиты. Эти деловитые создания, похожие на мокриц, бродили по морскому дну и проплывали над ним с раннего кембрия. К моменту катастрофы их закат длился уже многие миллионы лет, и к пермскому периоду уже осталось мало трилобитов, поэтому их финальный аккорд тихо прозвучал в минорной тональности.

Так же случилось и с бластоидеями – группой стебельчатых иглокожих. Между кембрием и пермью жило двадцать групп иглокожих, и бластоидеи были среди последних сохранившихся к перми. Нынешние иглокожие стали настолько привычны, что любой купающийся воспринимает их как должное. До наших дней дожили пять групп иглокожих: морские звезды, офиуры, морские лилии, морские огурцы, или голотурии, и морские ежи.

Однако их с легкостью могло бы быть четыре – если бы не всего два вида в одном роде морских ежей, которые пережили эволюционный шторм, морские ежи тоже были бы преданы забвению. Выжившие удержались, эволюционируя и порождая все новые и новые виды, породив в итоге всех существующих морских ежей. Так что, хоть современные морские ежи и чрезвычайно разнообразны – от округлых пурпурных ежей до почти плоских «песчаных долларов» (отряд Clypeasteroida), – их палеозойские родственники были куда разнообразнее. Но все современные морские ежи ведут свою родословную от иглокожих, обладавших крайне ограниченным генофондом, – это наследие тех, кто уцелел в кошмаре конца перми. Если бы не стойкость этих немногих свидетелей катаклизма, морских ежей на наших пляжах не было бы, как нет там бластоидей[139].

Погибли почти все раковинные моллюски – одних сожгла кислота, другие задохнулись в бескислородных водах. Выжили считаные виды, среди которых была Claraia, похожая на морского гребешка. В перми и до нее властителями морей были плеченогие, или брахиоподы, – существа, очень похожие на двустворчатых моллюсков, которые питались, отцеживая детрит из морской воды. Вымирание нарушило баланс – почти все плеченогие вымерли, а считаные современные виды играют в морских экосистемах очень незначительные роли. Ход перешел к Claraia и ее потомкам – именно поэтому побережья и дно современных морей так изобилуют двустворчатыми моллюсками, такими как устрицы и мидии (и морские гребешки), а плеченогие обычно встречаются в окаменелостях. Последствия пермского вымирания мы наблюдаем по сей день.

На суше были сметены поколения амфибий и рептилий. Исчезли легионы неуклюжих, рогатых бородавчатых парейазавров. Не пережили пермского периода и парусные пеликозавры, как и большинство родственных им терапсид. Почти полностью были уничтожены огромные стада дицинодонтов, мирно глодавших хвощи и папоротники на пермских равнинах, вместе с преследовавшими их саблезубыми горгонопсами.

Почти всем амфибиям пришлось вернуться в воду, из которой они вышли в далеком уже девоне. Те же, кто переходил к наземной жизни и чьи повадки и образ жизни больше напоминали рептилий, вымерли. Именно в этой группе когда-то в раннем карбоне появился предок всех амниот, благодаря которому проект «жизнь на суше» стал гораздо более осуществимым. До наших дней не дожил никто из подобных животных.

Ад, приоткрывший свои врата в Китае и удивительно широко распахнувший их в Сибири, забрал в свою ненасытную утробу почти всю жизнь на Земле. Суша превратилась в беззвучную и безжизненную пустыню. Растительной жизни почти не осталось, а уцелевшие судорожно цеплялись за умирающую планету. Практически мертвы были океаны. Рифы исчезли, дно покрылось ковром зловонной слизи. Жизнь словно отбросили назад, в докембрийскую эпоху.

Но жизнь вернется. И когда это произойдет, это будет самый красочный, самый буйный карнавал великолепия, который когда-либо видел мир.

6

Парк триасового периода

После кошмара, которым ознаменовался конец пермского периода, планета приходила в себя десятки миллионов лет. Когда-то изобиловавший жизнью на море и на суше мир почти опустел. Вот оппортунистам стало комфортно – как совершенно замечательному листрозавру (Lystrosaurus).

Напоминавшие обликом свинью, аппетитом – золотистого ретривера, а мордой – электрический консервный нож, листрозавры стали животным эквивалентом поросли сорняков на пустыре. Они принадлежали к дицинодонтам – ветви терапсид, некогда обширной и разнообразной группе созданий, которые были властителями земель в пермском периоде. Возможно, от апокалипсиса, унесшего жизни множества их сородичей, листрозавров спасла привычка закапываться при виде опасности.

Успех листрозаврам обеспечила их способность жить где угодно и питаться чем угодно, наравне с их коротким и широким черепом. Нижнюю челюсть, утратившую все зубы и превратившуюся в острый роговой клюв, приводили в движение массивные жевательные мышцы. Верхняя челюсть тоже лишилась зубов и представляла собой клювоподобную пластину, лишь с каждой стороны плоской морды сохранилось по одному клыку, выросшему до небольшого бивня. Мощная голова