Чудища Эдема. Трилобиты, аномалокарисы, ракоскорпионы и другие монстры - Станислав Владимирович Дробышевский

собой концепцию обезьяночеловека: в них практически все черты строго промежуточны между «идеальной обезьяной» и «идеальным человеком». Маленький мозг, но маленькие челюсти с небольшими клыками; руки до колен, но отсутствие ярких древолазных специализаций кисти; квадратный таз, находящийся на полпути от узкого длинного обезьяньего к широкому низкому человеческому; оттопыренный хватательный первый палец стопы, но продольный и поперечный своды той же стопы. Все эти ключевые признаки, понятно, возникли не от хорошей жизни. Конец миоцена ознаменовался очередным приступом аридизации-осушения и саваннизации. Судя по палеоэкологическим реконструкциям, ардипитеки жили фактически в парке: кроны деревьев закрывали примерно половину почвы. Это значит, что с дерева на дерево по кронам перебраться было далеко не всегда возможно, иногда приходилось перебегать по земле. При этом ардипитеки, по данным палеодиетологического анализа, питались исключительно древесной пищей, так что ковылять до соседней рощи иногда было жизненно необходимо. А по пути их ждали-встречали. И некоторые при этом радостно хрюкали.

Миоцен, плиоцен и первая половина плейстоцена – время расцвета свиней. Каких только хавроний не рылось в допотопной грязи! Раннемиоценовые Sanitheriidae, например, Diamantohyus и Sanitherium, были длинноногими быстро бегающими острозубыми экологическими аналогами собак до появления собак. Крошечные ранне-среднемиоценовые свинки Listriodontinae, например, Lopholistriodon и Listriodon, напротив, были траво- и листо-фруктоядными и замещали жвачных во времена, когда антилопы ещё не развернулись в полную силу. Столь же мелкие представители семейства Cainochoerinae, например, Albanohyus и Cainochoerus, были максимально похожи на современных пéкари – злобных южноамериканских свинок, одних из самых опасных тварей амазонской сельвы. Пекари знамениты своей сплочённостью, взаимопомощью и остротой клыков: нападая на одну хрюшку, навлекаешь на себя праведный гнев всех остальных. Благодаря своей универсальности кайнохерусовые дотянули до конца миоцена.

Более продвинутые группы свиней дали куда большее разнообразие. Кубанохерины Kubanochoerinae начали в раннем миоцене с крайне мелких Nguruwe namibense и N. kijivium, продолжились в виде среднеразмерных фрукто-всеядных Kenyasus rusingensis и огромных – 300–400 кг – длинноногих Libycochoerus и Kubanochoerus с длинным рогом на лбу. Апофеозом стал род Megalochoerus (он же Kubwachoerus), который к середине миоцена в лице вида M. homungous (он же K. nyakachensis) вымахал до трёх или даже трёх с половиной тонн!

Прямые предки современных свиней – Tetraconodontinae – уже вполне узнаваемы. В рядах мио-плиоценовых видов, очевидно, прослеживается одна и та же тенденция. Например, более древний Nyanzachoerus syrticus (между прочим, очень большой, двухсоткилограммовый) был падальщиком, его большие острые премоляры конвергентны с гиеновыми. У более поздних видов премоляры уменьшаются, а вот самые задние жевательные моляры – увеличиваются, так что у Nyanzachoerus kanamensis, синхронного грацильным австралопитекам, третьи моляры уже заметно мегадонтные, то есть гипертрофированные. То же мы видим в последовательности от Notochoerus jaegeri 4,3 млн л. н. до N. euilus 2 млн л. н.: у позднего вида резцы и премоляры становятся крошечными, зато длина третьего моляра составляет половину длины всего зубного ряда! Это явный показатель специализации к травоядности.

Самые продвинутые свиньи Suinae эволюционировали аналогично. Если Kolpochoerus deheinzelini с 5,5 до 2,85 млн л. н. питался преимущественно корнями, клубнями и упавшими фруктами, то K. heseloni и Metridiochoerus с 3,9 до 0,7 млн л. н. – всё больше травой.

Замечательно, что в это же время в этих же саваннах подобный путь прошли не только свиньи, но и павианы, и гоминиды. У них тоже усиливалась любовь к траве и нарастала мегадонтия. Но травоядность – не синоним доброты. И в случае со свиньями это особенно заметно. Свиньи исходно были довольно примитивными копытными, мало изменившими образ жизни со времён кондиляртр – предков всех копытных. Даже современные кабаны запросто могут загрызть зайца или косулю и, более того, способны организованно охотиться стаей (слово «стадо» тут уже как-то не подходит) – с загоном, окружением и разделением ролей. Примитивность строения свиньи компенсируют продвинутостью интеллекта. Как и прочие всеядные животные, они максимально умны. А ещё они вооружены огромными клыками, причём многие ископаемые свиньи были куда страшнее современных. Строго говоря, свиньи – это ближайшие экологические аналоги людей. Это даже доказывать не надо. Зато свиньи жили на земле со своего появления, а нам надо было ещё отвоевать свою наземную экологическую нишу, сверзившись в неё с крон. Учитывая экологическое разнообразие миоценовых свиней – от активных хищников через падальщиков, собирателей и выкапывателей кореньев до травоядных, от жителей непролазных джунглей через обитателей колючего буша до покорителей открытых саванн, от махоньких хрюшек, незаметных в траве, через среднеразмерных и огромных кабанов до монстров размером со среднего слона, – вклиниться в их ряды было почти невероятно.

Думается, одной из причин, почему нам это всё же удалось, оказалась наша дневная активность. Всё же свиньи в большинстве своём – звери ночные. Отделение от конкурентов по суточному циклу – неплохая стратегия. Особенно хитро, что мы реализовали это в жаркой-жаркой Африке, прямо на экваторе. Конечно, это имело грандиозные последствия.

Для начала, днём в саванне мало хищников: почти все они бодры именно по ночам. Конечно, стопроцентной гарантии от попадания в когти леопарда или гиены это не даёт, но риск радикально снижает.

Пришлось, конечно, меняться самим. Ранние австралопитеки типа ардипитека уже регулярно преодолевали открытые пространства, где, в отличие от джунглей, нет тени и солнышко напекает в темечко. Прямохождение, преадаптация к которому в виде вертикального лазания так удачно сформировалась в предыдущий десяток миллионов лет, тут стало как нельзя более актуальным: при выпрямленном положении тела нагревается только макушка и плечи; площадь нагрева уже на порядок меньше, нежели у четвероногого существа, к тому же столь широкоплечего, как человекообразная обезьяна. Собственно, потому самые густые и длинные волосы у нас сохранились именно на голове: при чёрном цвете и курчавой форме они позволяют излучать больше тепла, чем проходит внутрь, к черепу и мозгу. А теплорегуляция мозга – самая важная функция организма, мозги не должны вскипеть!

Но совсем не нагреваться не получится, надо ещё активно остывать. Для этого самый простой путь – испарять влагу. Можно высунуть язык до пояса, как собака, но это не наш способ. Наш – потеть. Человек – это очень потная обезьяна. В миоцене и плиоцене с влажностью в Африке было нормально, воды хватало, экономить её было не нужно. Но шерсть мешает испарению воды, так что лучше от неё избавиться. К тому же, если вспотеть в меховой шубе, она намокнет изнутри, а ночью температура в саванне, в отличие от стабильного леса, падает очень резко. Сырость и холод – худшая комбинация для здоровья и лучшая для простуды и туберкулёза, так можно и в Африке взмёрзнуть. Пример волосатых павианов показывает, что потение