Отблеск миражей в твоих глазах (СИ) - De Ojos Verdes

Плачу, малодушно маскируя слезы под водой. Даю волю сочувствию, которое Таривердиеву демонстрировать категорически нельзя.

Свою поддержку я буду оказывать иными способами. И парочка таких решений уже принята…

Выхожу из ванной и сталкиваюсь с вернувшимся Барсом.

Волосы мокрые, весь вспотевший, тело буквально источает жар. Интересно, сколько километров он пробежал?..

Коротко чмокает в губы:

— У тебя глаза красные. Шипучка?..

— Косметику долго отмывала, издержки ночного эксперимента… — полуправда дается легко.

Улыбаемся друг другу нежно, и Таривердиев, удовлетворившись сказанным, оповещает:

— Я там взял нам завтрак в кафешке. Быстро в душ схожу, и закинемся.

Не успеваю ничего ответить, он уже исчезает.

В кухне стремительно вытираю стулья и обеденный стол, сервируя его принесенными круассанами и кофе в стаканчиках. Часы отмеряют половину второго, а мы только садимся завтракать. Надо же.

Барс заходит через пару минут в одних спортивных штанах и плюхается на деревянное сиденье. Какой-то пышущий энергией, позитивный, чрезвычайно бодрый.

К нему такому меня тянет еще сильнее. Непреодолимо.

Мягко приближаюсь и устраиваюсь на его коленях, кладу щеку на обнаженную грудь, прекрасно слыша мерный стук сердца.

— Спасибо за орхидею… — и вжимаюсь, незримо давая знать, что всё понимаю. — Красиво и нетривиально. Очень.

Чувствую мужские губы у виска. Благодарит за то, что не развиваю тему.

Жду, пока пьет свой кофе и аппетитно хрустит слоеным тестом. Не отлипаю от него, одной рукой обнимает меня, а второй — на ура расправляется с едой.

— Барс… скажи мне, откуда у тебя деньги? На аренду, дорогие подарки, поездку? Пожалуйста, поделись со мной.

Прежде чем заговорить, шумно вздыхает. Не хочет обсуждать. Но я же прошу, и не отказывает:

— Парочка кредитных карт. Всё под контролем.

— Хорошо, родной.

А что еще сказать? Мужчина обозначил финансовые границы и не впускает меня в эту зону. Повинуюсь.

Придвигает второй стаканчик ближе к краю стола, чтобы я присоединилась к трапезе. Смотрю на эмблему кофейни и сообщаю шепотом:

— Я документы из института забрала…

Он замирает.

— Это мой осознанный выбор. Лады? — копирую его манеру со смешком.

Спокойствие Барса действительно бесценно. И уйти из вуза, в стенах которого я то и дело сталкиваюсь с нарушителями этого спокойствия, правильно. Да, мне тяжело, я привыкла к одногруппницам, сдружилась с ними, а теперь придется начинать всё с нуля в другом учреждении. Я снова буду старше своих сокурсников. Я снова буду завоевывать свое место под солнцем. Я снова буду вливаться в незнакомую среду.

— Присмотрела парочку других универов по профилю. Когда вернемся, схожу на собеседование и выберу. И квартиру можно сменить, больше эта локация не будет актуальной, — выдыхаю печально перед последним умозаключением. — Но… возможно… на бюджет не удастся попасть. При переводах редко сохраняется бесплатное место.

Барс долго молчит в неподвижности.

— Ты уверена, Лус?..

— На все сто.

Сминает меня в объятиях до реального хруста. Вот что значит утро без разминки в моем случае.

— Тогда не думай о деньгах, разберемся. И… спасибо, родная. Я оценил.

Я сейчас о них и не думаю вовсе.

Укутываюсь в умиротворение, окончательно осознавая, что всё делаю верно.

У моего поступка две причины: Адамовы и Немиров.

Относительно первых — это прямой триггер Таривердиева. Что бы ни говорил, он никогда бы не смог с легкой душой отпускать меня на учебу, где я постоянно вижусь с членами этой семьи.

Вспоминаю, как Барс примчался за мной тогда в больницу, вновь отследив местоположение по приложению. Проснулся почти сразу, когда я оставила его в квартире одного, будто почуял неладное. И тут же поехал следом, даже будучи крайне ослабленным.

И до сих пор. Вижу. Ему беспокойно. Тревожится, представляя наши случайные встречи с Маратом, Назели. Речь не о доверии мне — Таривердиев доверяет. Это другое. Родом из детства.

Я и сама не хочу никаких контактов с Адамовыми. Я хочу комфорта для нас с Барсом на всех уровнях.

А что касается Немирова… Я же собиралась рассказать мужу о преподавателе и попросить совета, но потом произошла драка, и этот вопрос отошел на второй план. И хорошо, что вышло именно так…

Личность Глеба Александровича осталась для меня неразгаданной. Иногда казалось, я преувеличиваю его интерес к себе, а иногда… что эти завуалированные экивоки неминуемо приведут к беде. Мое восприятие обострилось в последнюю неделю, когда я вернулась к занятиям. Профессор вдруг стал частить с прикосновениями. Якобы спонтанными и неуловимыми. То к плечу, то к локтю, то к запястью. Однако стоило мне поднять на него глаза — одаривал непозволительной темнотой во взгляде. И внутри всё переворачивалось от бездонного омерзения.

Я спрашивала себя, есть ли у меня право взваливать на Барса и эту проблему?

Нет. Нет. И снова нет.

В чем резон, если решить дилемму можно добровольным отступлением?

Когда-то маленького Таривердиева заставляли ходить в одну гимназию с пасынком его матери. Обе стороны упрямились и из-за гордыни не желали уступать, увести ребенка в другую школу. И кто страдал в итоге? Только Барс.

Я упрямиться не стала. И раздумывать тоже. Чтобы не доводить до греха. Без того уже накрывала мания преследования, а что было бы дальше? Боюсь представлять.

Один простой шаг избавляет от двух неприятностей.

И я, как и Таривердиев, иду на компромиссы с собой. Ради нас.

Тянусь к стаканчику и снимаю крышку. Делаю пару глотков и отставляю.

Отвожу голову назад и заглядываю в жгучие глаза:

— Есть еще кое-что, — он напрягается тут же, — раз уж ты здесь, и мы всё равно должны будем увидеться с нашими семьями… — кладу ладонь на гладковыбритую щеку, нежностью усмиряя обоюдную тревогу, — не воспринимай это попыткой повлиять на твои отношения с дедом. Просто… ты должен знать. Помнишь последнюю ночь перед отъездом бабушки Норы, когда я плакала?.. Так вышло, что я случайно увидела результаты ее обследования… — киваю в ответ на отражающееся на его лице удивление. — Да, втайне от всех она проходила обследование и подтвердила свои опасения. У нее онкология, Барс.

Опускает веки, пряча от меня эмоции, и я испытываю нечто сродни опустошающему разочарованию. Тоскливый укол. Но одергиваю себя: не всё сразу — он научится не закрываться.

— Она взяла с меня слово не говорить тебе, и об этом вообще никто не знает, в том числе и дедушка, но я впервые в жизни нарушаю данное слово, потому что не могу молчать, это неправильно. Уже полгода грызу себя живьем, — сглатываю, неосознанно с сочувствием поглаживая его скулу большим пальцем. — Из положительного — пока начальная стадия, есть реальные шансы бороться с болезнью. А бабушка отказывается. Ей плевать на себя, она смирилась и не видит смысла заниматься здоровьем.

Таривердиев осторожно приподнимается и отстраняется от меня, вынуждая встать на ноги. Безмолвно выходит из кухни.

Этот его жест бьет по мне адски.

Поникшая и раздавленная, я в полнейшей прострации опускаюсь на стул и стеклянным взглядом утыкаюсь в кафель.

Кинуться следом, обнять и утешить — единственное желание. Но я сомневаюсь, нужно ли Барсу мое проявление сочувствия, если он ушел вот так демонстративно?..

Это всё мучительно сложно.

Так и сижу не шевелясь.

Мысленно — с ним.

И вдруг… Таривердиев возвращается. Входит настолько бесшумно, что, заметив его рядом, вздрагиваю от неожиданности. Ноздри улавливают запах табачного дыма.

Барс плавно оседает на пол в моих ногах.

И кладет голову мне на колени.

Сердце замедляет ритм.

Мои пальцы ложатся ему на макушку естественным и будто отработанным действием. Прочесывают густую шевелюру. Раз за разом.

Его горечь нема и выдержанна.

Но отныне он в ней не один.

60. Барс