Отблеск миражей в твоих глазах - De Ojos Verdes

и сам не хочет, это опьянение в нем лезет наружу.

Мне неприятно, либидо будто в коме, никак не отзываюсь на прикосновения.

Мы не занимались сексом около трех недель. Только спим рядом. Никаких контактов. Можно было бы спихнуть на загруженный график Барса и его измотанность. Но… вряд ли это может служить отмазкой здоровому парню, если он действительно желает девушку… Просто… оба сломались словно.

— А если я тебе стишок расскажу? — поступает неожиданное предложение интригующим шепотом, — а? Давай? — якобы прочищает горло, а на самом деле у него получается только с надрывом выдыхать воздух прямо в мое многострадальное ухо. — Клянусь тебе я мухой-бляхой: всю жизнь хочу быть лишь с тобой!.. И даже если пошлю нахуй, то только, милая, на свой…[1]

И смеется, хрюкая, весь такой довольный собой.

М-да. Я никак не комментирую, впечатленная декламацией. Хорошо, что так и лежу спиной к нему, и он не видит моей кислой мины.

Таривердиев сминает мою грудь и урчит радостно, как шкодливый ребенок. Со вздохом отстраняю его ладонь и переплетаю наши пальцы, чтобы контролировать перемещения мужской руки.

Очень надеюсь, он снова быстро заснет.

Но…

— Боишься? — переходит вдруг на напряженный сиплый шелест, и волосы на затылке шевелятся от его дыхания. — Так боишься залететь от меня, Шипучка?.. Сильно?

Холодею. Застываю неподвижно.

Ужас скребет вдоль позвоночника. Я шокирована тем, как Барс интерпретировал произошедшее с нами.

Теряю способность дышать.

— Не уверена во мне? Не доверяешь? — продолжает с горькой усмешкой.

Проворные руки, получившие свободу, перетекают к моим ягодицам, сдавливают их, затем резко разводят в стороны. Он трогает меня через ткань шорт между полушариями, развратно растирает тугое колечко.

— Перейдем на анал? М-м? Чтоб ты не загонялась… — слышу, как облизывает губы и сглатывает, — ты же все равно впустишь меня сюда потом, — совершает несколько поступательных фрикций тазом, чувствую, как упирается членом в беззащитное местечко, прикрытое лишь тонким барьером. — Голая вседозволенность, помнишь же? Или… откажешь?

Боже мой… сколько в его голосе вибрирующей уязвленности… Как отчаянно даже в таком плачевном состоянии пытается скрыть, что задет.

Молниеносно разворачиваюсь к нему лицом, хватаю щеки и заверяю молитвенно:

— Я тебя куда угодно впущу, слышишь? — целую беспорядочно, задевая то нос, то скулы, то виски. — С тобой я ничего не боюсь, Барс… Ты самый родной, понимаешь?

— Совсем не боишься? — скептически.

— Угу… — губами мажу по его подбородку, дрожу на раздирающих душу и тело эмоциях, рвет на лоскуты эта болезненная близость.

— Тогда чего ревешь?

А как не реветь? Умираю от боли за него. За себя. За нас, таких неправильных, дефектных. Изначально искаженных и теперь доломанных. Вина сдавливает горло удушающей колючей проволокой. Я тоже ненароком ранила его глубже, понимаю сейчас отчетливо.

Еле отлепляет меня от себя, заторможенно стирает большими пальцами соль с моей кожи. Взгляд с пьяной поволокой, глаза блестят ярче, чем обычно.

Смотрю в них — как в бездонную пропасть.

Спазмом сердце сводит.

Так люблю… так люблю тебя, глупый…

Таривердиев изнеможенно приспускает веки и тянет меня к своей груди, выдыхая с грубой небрежностью:

— Вот и не плачь… Бесит эта недо… недотраханность между нами. Как протрезвею, исправим…

Смеюсь сквозь слезы.

В этом весь Барс. Обнимает с бережливой нежностью и высказывается с похабной откровенностью.

Жмусь к нему сильнее, душа ноет. Но мне гораздо легче и спокойнее, чем все последние дни.

Пару часов, оставшихся до рассвета, лежу в кольце любимых рук под неровное дыхание и редкие сонные вздохи. Иногда подрагиваю от сухих всхлипов.

Прав он. Бесит эта… недосказанность между нами. Неверные выводы. Замкнутость. Отстраненность.

Пока не дошли до критической точки, надо это исправлять…

Мы с Марком пересекаемся в кухне в семь утра. Надо сказать, парень выглядит лучше меня. Ощущение, что пила я, а не он, потому что мое лицо отечное после слез и бессонной ночи, а лицо парня после алкоголя — практически нет.

А вот когда спустя час заходит Барс, мы с его другом переглядываемся и понимающе улыбаемся, потому что Таривердиев краше всех: помятый, немного опухший, дезориентированный.

К тому моменту с Марком успеваем хорошенько поболтать, я с удивлением узнаю, что он приехал свататься, смотрю фотографии его девушки, слушаю историю их знакомства и, честно говоря, усилием воли гашу в себе обиду на Барса за то, что я ничего об этом раньше не слышала. А это ведь лучший друг…

Они, кстати, действительно похожи фактурой, не зря Таривердиев хотел выдать себя за Марка, когда дедушка застукал нас с поцелуем в машине. Барс бесспорно красивее, но Марк берет своей подкупающей харизмой и добродушием в глазах. Он капельку лопоухий, с добротным горбом на носу, зато улыбка такая открытая, что не улыбаться в ответ не получается.

— Будешь завтракать? — сомневаюсь, что у Таривердиева есть аппетит.

Качает головой в отрицании и следом жмурится от боли.

А потом неожиданно подходит ко мне и приобнимает, мазнув по щеке мимолетным поцелуем. Не спешит отстраняться.

Воздух в груди замирает, прикрываю веки на секунду.

Он после душа, пахнет привычно свежо, теплый и родной.

Барс усаживается напротив друга и мрачно наблюдает, как тот воодушевленно жует, не забывая при этом поигрывать бровями в провокации. Мол, хреново тебе, малыш, а мне по кайфу. Таривердиев огревает его неподъемным взглядом и щурится.

Смеюсь, ну что за ребячество.

Присоединяюсь к ним, ставя перед страдальцем чашку кофе. Сама тоже пью, продолжая обсуждать с Марком детали его скорой помолвки.

Пару раз в беседе поворачиваюсь к Барсу и, когда ловлю свирепую настороженность в жгучих глазах, непроизвольно ежусь. Он будто недоволен тем, что я общаюсь с парнем. Странно. Обдает нас хмурой сосредоточенностью. В какой-то миг, хохоча над очередной шуткой собеседника, вновь напарываюсь на темный взгляд. Черт. Полосит зрительно.

Не понимаю, что происходит.

Мне неприятно. Я в чем-то провинилась?

Договариваемся сегодня пообедать все вместе, Марк приведет девушку, чтобы нас познакомить. Вечером Барс работает, но согласился на пару часов днем отпроситься в клинике. Ухожу на занятия в легкой прострации.

А к назначенному времени он отправляет мне сообщение, что подъедет через десять минут. Я отпрашиваюсь с пары и спешу к парковке. Несмотря на осадок, оставшийся во мне с утра, я всё же горю энтузиазмом. Теплится надежда, что посиделки с друзьями и нам помогут растопить образовавшееся напряжение. Я не знаю, помнит ли Таривердиев свои ночные выходки, но вел он себя после пробуждения крайне отталкивающе.

Укрепляюсь во мнении, что нам срочно нужен разговор по душам, иначе я сойду с ума на почве нескончаемых догадок.

Выхожу из