Кофе, кот, мужчины и я - Татьяна Рябинина

— А, антикафе, — кивнула она. — Ну это ладно. Лучше так, чем продадите, а там черт знает что устроят. Рядом с вами на первом этаже что ни год — новый арендатор. То магазин, то ателье, то Озон.

— Ну я тоже думала, что если не получится с антикафе, просто сдам в аренду.

— Ой, пусть у вас все получится, Сонечка, — улыбнулась Виктория Львовна. — А с жильцами я поговорю. С теми, кого знаю. Чтобы не возражали, когда будете подписи собирать.

— Спасибо вам огромное, — обрадовалась я. И подумала, что, кажется, наша с Игорем Ильичом идея сработала, навести мосты с соседями удалось.

Глава 10

— Сонечка, я тут выяснил, что теперь можно собирать согласия жильцов, не дожидаясь оформления собственности. Чтобы время зря не терять, — Игорь Ильич насыпал в кофе ложку сахара, потянулся за второй, но притормозил руку на полпути. — Вот так думаешь, что ты все еще молоденький, а организм возражает. И сахар приходится ограничивать, и кофе вроде как нельзя. Но от твоего не могу отказаться.

— Думаю, раз в неделю не сильно повредит, — сочувственно улыбнулась я, а Пикс, как обычно, обшерстил его брюки.

Он действительно заезжал ко мне раз в неделю, по пятницам, возвращаясь из академии госслужбы, где читал лекции по гражданскому праву.

— Каждый год говорю себе, что хватит уже, — вздохнул Игорь Ильич. — А потом снова зовут, и так, что не хочешь, но соглашаешься. Нам, старикам, важно чувствовать себя нужными.

— Да какой вы старик, — возразила я. — Вот правда, кто-то уже в пятьдесят старый, а вы вообще никогда стариком не будете. Так что не наговаривайте на себя.

— Какой приятный комплимент от молоденькой девочки, — рассмеялся он. — Я у тебя, Соня, греюсь, как у огонька. Как будто ты моя внучка. У меня есть внук, уже взрослый, но живет с родителями за границей. Видимся редко, да и отношений близких нет, к сожалению.

— Ну тогда считайте, что вы меня… увнучили. У меня дедушек нет, не застала. Дедушка — это же классно!

Мне показалось, что он даже растерялся на секунду. И глаза блеснули влажно.

— Спасибо, Сонечка, — он погладил меня по руке. — Прямо растрогала. Хотел бы я, чтобы ты на самом деле была моей внучкой.

О-о-о, а ведь я, похоже, не ошиблась. Там действительно что-то было… с бабушкой. Любопытство перелилось через край.

— Игорь Ильич, а можно я задам вам очень неделикатный вопрос? — я сейчас была совсем как Пикс, который имел привычку вот так осторожно подкрадываться. — Но если не хотите, не отвечайте.

— Соня, ты просто прелесть. Ты же про бабушку хочешь спросить, да? У нас с ней все было, как сейчас говорят, сложно. Мы дружили… не поверишь, шестьдесят девять лет, и я был в нее влюблен все это время. Я до сих пор ее люблю, Сонечка. Хотя при этом дважды был женат. Она тоже была не совсем ко мне равнодушна, но мы так и не пересеклись. Постоянно не совпадали.

Он замолчал, улыбаясь грустно, глядя сквозь время — туда, где они оба были молодыми.

— Расскажите, — шепотом попросила я.

— Когда я пошел в школу, мы еще учились отдельно, — начал он, размешивая в чашке давно растаявший сахар. — Мальчики и девочки.

— Такое было? — удивилась я.

— Да. Сейчас об этом и не помнят уже. Во время войны ввели раздельное обучение, а отменили, когда мы перешли в третий класс. Соседнюю женскую школу расформировали, девочек раскидали кого куда. У нас было два вторых класса, а третьих уже стало три. В нашем осталось пятнадцать мальчиков, и пришли, кажется, тринадцать девочек. Не помню точно, но их было меньше. Сначала они пытались держаться от нас подальше. Сидели за партами отдельно, почти с нами не разговаривали. Но учительница всех рассадила.

— И вас посадила с бабушкой?

— Да. Сначала у нас с ней была война. Мы поделили парту. Ой, Соня, тогда же еще были старые парты, давно таких нет. Без стульев — стол и скамейка, соединенные вместе. Крышка наклонная, сверху чернильницы в специальных отверстиях. Мы писали вставочками — это деревянная ручка со сменным пером. И вот мы с Машей парту поделили — провели мелом границу. И по скамейке тоже. Сидим, пишем в тетрадках. Я ее толк под локоть, у нее клякса на всю страницу. Она в слезы. Учительница: что там такое? Маша: Пожаров меня толкнул. Я: ничего подобного, она сама. А у меня весь локоть мелом измазан. Форма тогда у нас темно-серая была, все на ней видно. Ох, попало же мне!

— А я думала, что форма была синяя. Видела картинки в интернете.

— Это уже потом, гораздо позже. А у нас — как у гимназистов, только без шинели. Серая гимнастерка под ремень с пряжкой, серые брюки. И фуражка. А у девочек коричневые платья и фартуки. На каждый день черный, на праздник белый. Маша вся такая аккуратная была — воротнички, манжеты, косички с бантами. А меня мама звала вахлаком.

— Как? — прыснула я.

— Вахлак. Это когда-то про крестьян говорили — грубый, неопрятный, расхристанный. А у меня вечно гимнастерка из-под ремня, штаны в пятнах, волосы дыбом, фуражка на бок. На сумке зимой с горки катался.

— Ой, прямо не верится. Сейчас-то вы совсем не такой.

— Наверно, немного подрос, — усмехнулся он. — В общем, война у нас была с Машей. Хотя она мне и тогда уже нравилась. Но разве ж это можно было показать? Это же позор, засмеют. Вот и делал вид, что терпеть ее не могу. А потом Пашка Каледин, он сзади сидел, ей косу в чернильницу обмакнул. Вот интересно, Соня, я всех своих одноклассников помню — и по имени-фамилии, и в лицо. А соседку новую уже год не могу запомнить. Да что там, не помню, что ел сегодня на завтрак, зато помню стихи, которые в садике на утреннике читал.

Он запрокинул голову и продекламировал с пафосом:

Шаловливые ручонки, нет покоя мне от вас, Так и жди, что натворите вы каких-нибудь проказ. Вот картинку изорвали, спичку серную зажгли, А вчера ключи куда-то от комода унесли.*

— Какая прелесть! — расхохоталась я. — Не переживайте, Игорь Ильич. Я ни стихов из садика не помню, ни того, что на завтрак сегодня ела. Вот правда. И что было дальше? С косой?

— Что дальше? Маша заплакала, а я обернулся и треснул Пашку по башке сумкой. Меня отправили к директору, тот ругал, конечно. А Маша потом конфетами угостила. «Подушечками». Их еще звали «дунькина радость».