Кофе, кот, мужчины и я - Татьяна Рябинина

Игорь Ильич поднялся, поцеловал меня в лоб и пошел в прихожую.

Глава 12

Впечатление от рассказа Игоря Ильича не отпускало меня несколько дней. Вроде бы не так уж и много я узнала, да и говорил он без каких-то ярких эмоций, спокойно, неторопливо, но забрало меня сильно. Я прямо видела эти картинки, похожие на стоп-кадры. Особенно мальчика и девочку, идущих вдвоем из школы.

В художке я была довольно средненькой ученицей. Из всего, что нам преподавали, более-менее дружила с акварелью, но особенно любила чистую графику — рисунок простым карандашом. И хотя сейчас рисовала в основном на планшете, наготове всегда была пачка матового мелованного «Бристоля» и коробка идеально заточенных кохинуровских карандашей — двадцать штук, от офигеть-какого-твердого до супер-пупер-мега-мягкого.

Мне очень хотелось нарисовать их — бабушку и Игоря Ильича, третьеклассников. Специально нашла в интернете фотографии школьной формы того времени, сделала десяток набросков, но ни один мне не понравился. Рисунок я собиралась подарить Игорю Ильичу, и не хотелось, чтобы это были какие-то абстрактные школьники, ничуть на них не похожие. Ведь я, в отличие от него, не знала, как они выглядели.

А потом они мне приснились. Мальчик и девочка шли по залитой солнцем улице и разговаривали. Мальчик нес две сумки — свою и подруги. Я словно смотрела на них сзади и чуть сбоку, черты лиц в таком ракурсе едва угадывались. Проснувшись, бросилась к рабочему столу сделать набросок. Увлеклась так, что только возмущенный мяв Пикса вернул в реальность.

Ты что, София, рехнулась, сигнализировал голубой семафор. Занимаешься тут всякой фигней, а котику с голоду умирать?

— Пойдем, пойдем, — проворчала я.

Насыпала в миску сушки, быстро умылась, пока закипал кофе, и с кружкой вернулась к столу, как была — в пижаме. Душ и завтрак потом, успею.

В общем, к полудню, закончив эскиз, я наконец добралась до душа и до кухни. В пустой миске лежал тоненький острый клык: у Пикса менялись зубы. Молочные иголочки, оставившие у меня на руках немало отметин, выпадали, уступая место постоянным зубам. В связи с этим он был немного капризным и раздраженным. Готическая половина превалировала над солнечной.

Поскольку меня ждал срочный заказ, рисунок пришлось отложить, вернулась я к нему только вечером. Обычно я очень придирчиво относилась к своим работам, но в этот раз понравилось самой. Подчищая растушевку ластиком-клячкой, я смотрела то так, то эдак, но не нашла, что бы еще улучшить. И это было хорошо, потому что множество моих рисунков безнадежно испортили бесконечные правки.

Я отыскала в своих запасах строгую белую рамку чуть темнее бумаги и вставила в нее рисунок, подписав на обороте: «С любовью».

— Как думаешь, Пикс, ему понравится? — спросила я кота, разглядывая плод своих трудов на вытянутой руке.

Даже если не понравится, он этого не покажет.

Это снова ответила темная сторона, но я согласилась.

— Вот и мне так кажется.

Рисунок поставила на тумбочку дожидаться пятницы, и то и дело косилась на него.

Вечером заехала мама.

Сколько я себя помнила, отношения у нас с ней были непростые. Судя по рассказам, дедушка, умерший до моего рождения, был человеком жестким и авторитарным, сильно давил и на жену, и на дочь. Требовал от них по максимуму. Мама всегда была что-то должна, должна, должна. Учиться только на отлично, слушаться беспрекословно, заниматься лишь тем, что одобрено отцом. Шаг в сторону приравнивался к попытке побега и карался немилосердно.

Удивляло меня одно: как при такой системе воспитания мама умудрилась оказаться в постели с мужчиной без без штампа в паспорте. Видимо, потому, что дед к тому времени уже умер и его влияние ослабло. Однако педагогическую модель она переняла от и до. Я, по ее мнению, тоже должна была быть идеальной.

Но я оказалась из другого теста. Мама была негибкой и сломалась. Я не спорила. Если считала, что так лучше, улыбалась и делала по-своему. Ее это, конечно, здорово злило. История с бабушкой обострила все до белого каления.

Уже потом я узнала, что Игорь Ильич сначала пытался поговорить с мамой, но та категорически отказалась. Тогда бабушка сама позвонила мне. Узнав, что я ездила к ней, мама здорово рассердилась.

«Надо иметь хоть малейшую гордость! — говорила она. — Так, как она поступила со мной, — подобные вещи не прощают».

Я не стала спорить и снова сделала по-своему. Мама и насчет наследства имела то же мнение: не надо нам теперь никаких подачек. Правда, потом все же решила, что это компенсация «за унижение» — по ее выражению. И что квартиру надо продать, а деньги поделить. Я отказалась — и, разумеется, капитально ее обидела.

Я не знала, что ее во мне устраивало — если вообще устраивало. Я поступила в неправильный институт, получила неправильную профессию, да еще работала дома — нормальные люди ходят на работу! Я не захотела жить с ней, а переехала в бабушкину квартиру, которую можно было сдать. Я рассталась с правильным Кириллом, а ведь мне уже двадцать восемь — так ведь можно вообще одной остаться, в старости никто стакан воды не подаст. А, да, еще я завела кота, а от котов только грязь, вонь и микоплазма.

Пикс, впрочем, это отношение чувствовал и прятался. Мне спрятаться было некуда: обычно мама о своих визитах не предупреждала.

«Оказалась поблизости, решила зайти», — говорила она.

Если же меня не было, это тоже вызывало претензии:

«Для матери тебя никогда нет дома».

Мы пили кофе, и она снова спросила, что я намерена делать с бабушкиной квартирой: продать или сдавать.

— Переведу в нежилой фонд и открою кафе, — ответила я, предчувствуя бурю.

— Ты с ума сошла, София?! — мама поперхнулась и закашлялась. — Какое кафе? У тебя вообще все дома?

У меня тут, кажется, кто-то даже лишний, подумала я, но вслух, конечно, этого не сказала.

— Извини, мам, это моя квартира, и я поступлю с ней так, как сочту нужным.

Наверно, она, как и любимый ею Кирилл, собиралась объяснить мне, насколько я не права, но спас звонок в дверь.

На площадке стоял Юра.

— Привет, Сонь. Тут твою квитанцию мне в ящик бросили, — он протянул счет за коммуналку и хотел уйти, но я за рукав втащила его в квартиру.

— Не буду мешать, — мама, поджав губы, быстро оделась и ушла.

— Уф, спасибо, — выдохнула я. — Ты меня спас от порки