Бог Боли (ЛП) - Кент Рина

— У тебя хватает наглости похищать мою дочь? — спокойные слова папы звучат в мрачном воздухе, но от ярости, бурлящей на поверхности, я задыхаюсь.

Крейтон смотрит ему прямо в лицо, его великолепные черты заостряются, не показывая ни намека на отступление.

В его положении взрослые мужчины умоляют и просят, особенно если они знают, кто такой Адриан Волков и на что он способен.

Крейтон не только не паникует, но и, очевидно, желает смерти. Потому что он говорит:

— Так же, как у тебя хватило наглости забрать ее у меня в первый раз.

Папа бьет его прикладом ружья, отчего его лицо летит в сторону, а из губ хлещет кровь.

— Папа!

Возможно, удар был направлен не на меня, но я чувствую его глубоко в душе, и я не думаю об этом, когда бегу к Крейтону.

К великолепному человеку с привидениями и демонами, которые отказываются оставить его в покое.

— Не подходи, Аннушка, — папа смотрит на меня, все еще держа пистолет у лба Крейтона.

То, как он смотрит на меня, отличается от того, как он смотрит на мир. Сейчас он не безэмоциональный убийца. Он обеспокоенный отец с спокойными глазами и жесткой осанкой.

Я могу только представить, через что пришлось пройти ему, маме и Джереми за то время, пока они не знали, где я.

— Он причинил тебе боль? — спрашивает он медленно, угрожающе.

— Нет, папа. Пожалуйста, отпусти его.

— Я сделаю это после того, как он будет замучен до полусмерти. Я подвешу его к потолку и выпорю его кожу за каждый день, когда он думал, что может отнять тебя у твоей семьи.

Дрожь по всему телу пробегает по моим конечностям, и мне требуется все, чтобы устоять на ногах.

— Папа, пожалуйста... не надо.

— Сделай это. — Крейтон оскалил свои окровавленные зубы. — Пытай меня. Убей меня. Зарежь меня до смерти, а потом продолжай кромсать мой труп, как ты сделал это с моим отцом. Тебе не следовало оставлять меня в живых тогда, но сейчас у тебя есть шанс исправить эту ошибку. Если ты не убьешь меня, я буду возвращаться снова и снова.

— Какого черта ты говоришь? Заткнись!

Мои конечности трясутся, по мне пробегает дрожь, и это не имеет никакого отношения к моей мокрой одежде.

Папа крепче сжимает пистолет, вероятно, раздумывая, хочет ли он сначала помучить его или просто убить и покончить с этим.

— Разве не этого ты хотела?

Крейтон обращается ко мне, но его холодный взгляд устремлен на папу.

— Разве твоя семья — это не все, что имеет значение? Я делаю это для тебя проще.

И тут меня осеняет.

Осознание настолько сильное, что я, спотыкаясь, делаю шаг назад, и мои шлепанцы тонут в песке.

Все это время, все эти слова, все эти мучения были из-за того, что он думал, что я предпочту свою семью ему.

Что я всегда буду выбирать свою семью, людей, которые стояли за его детскими страданиями, а не его. Что я буду заставлять его либо принять их, либо не останусь с ним.

Как мои попытки освободить его от прошлого оказались фальсифицированными до такой степени, что теперь все стало полностью противоположным?

— Это не...

Мой голос застревает в задней части горла. Мне всегда было легко говорить обо всем и ни о чем, но сейчас я ошеломленно молчу.

Я не могу найти нужных слов, чтобы передать взрывные чувства, бурлящие внутри меня.

— Твой биологический отец был подонком и умер как подонок. Он напал на мою жену, когда ему четко приказали защищать ее, поэтому я убил его, — холодно говорит папа с достаточной хладнокровностью, чтобы заставить меня содрогнуться. — Твоя биологическая мать тоже была из той же породы. Они оба заслужили свою судьбу, и, как я уже сказал твоему приемному отцу, я не буду извиняться за то, что защищал свою семью. Однако ты был всего лишь ребенком и не заслуживал того, чтобы пострадать от их действий, поэтому я позаботился о том, чтобы тебя усыновила хорошая семья.

Челюсть Крейтона расслабляется, а моя открывается.

— Папа, ты... ты позаботился об этом?

— Нет, — Крейтон качает головой. — Ты не знал.

— Конечно, знал. Я следил за падением семьи Ричарда долгое время после того, как он был мертв. Я следил за твоим домом, записывал отчаянные попытки твоей матери соблазнить окружного прокурора, лидера итальянской мафии, банковского служащего, любого, кто мог бы вытащить ее из неприятностей. В ту ночь, когда она потеряла всякую надежду, покончила с собой и попыталась убить тебя, я был там.

— Заткнись.

Голос Крейтона звучит так грубо, что мне хочется обнять его.

— Я нашел тебя в отключке у входной двери, лицо было синим, а по всему лицу размазана рвота. Я сделал тебе искусственное дыхание и отнес твое маленькое тело в больницу. Когда ты поправился, я доверил тебя Рай, чтобы она вывезла тебя из Штатов и освободила из кровавой ямы, которую вырыли для себя твои родители. Так ты был принят в нынешнюю семью, которая у тебя есть. Я мог забрать твою прошлую жизнь, но я дал тебе новую. Так что даже если у тебя была обида, ты должен был прийти за мной, но ты был трусом, который пошел за моими детьми, и я не прощу тебе этого.

Крейтон тяжело дышит, его грудь поднимается и опускается в смертельном ритме. Как будто он пытается изгнать мрачное облако, которое гноилось внутри него годами.

Как будто он не может дышать достаточно тяжело или выпустить энергию, бурлящую внутри него, достаточно быстро.

Я дрожу синхронно с ним, пытаясь увидеть откровения с его точки зрения.

Он опустошен, даже больше, чем когда я выстрелила в него или когда он узнал правду. Тот факт, что человек, которого он ненавидел всем сердцем, мой отец, — это тот самый человек, который дал ему драгоценную семью и жизнь, которую он сейчас знает, разрывает его на части.

Я подхожу ближе, желая, нет, нуждаясь, заключить его в свои объятия, но его холодные слова, направленные на моего отца, останавливают меня.

— Убей меня, — выплевывает он. — Если ты этого не сделаешь, я никогда не остановлюсь.

— Глупый гребаный трус.

Папа защелкивает магазин, и я понимаю, что у меня есть несколько секунд.

Я не думаю об этом, выхватывая пистолет из боковой кобуры одного из охранников. Я так быстра, что когда я выхватываю его, у него нет времени остановить меня.

Взгляд Крейтона наконец падает на меня, его глаза лишены жизни, того молчаливого, но заботливого Крейтона, которого я хочу вернуть больше нет.

Я готова пойти на все, чтобы вернуть его.

Не сводя с него взгляда, я направляю пистолет себе в висок.

— Что ты делаешь, Аннушка? — спокойный голос папы несет в себе скрытый гнев.

— Отпусти его, — шепчу я достаточно уверенно, чтобы поверить себе.

Странно, как все становится просто и легко, когда принимаешь решение. И мирно. Как будто так и должно было быть.

Ветер ласкает мою холодную кожу, больше не качая меня. Он обнимает меня, держит мой палец на спусковом крючке и греет ствол, приклеенный к моему виску.

— Анника... отдай мне пистолет.

Предупреждающий тон папы не так давно заставил бы меня сделать что угодно.

Но не сегодня.

— Отпусти его, или, клянусь, я застрелюсь.

Я звучу не расстроенно, а более уверенно, потому что я сделаю это. Я больше не буду выбирать между ними. Я не переживу этого.

Папа медленно отступает назад, пистолет все еще при нем.

— Я сделал то, что ты сказала, теперь прекрати это безумие.

— Обещай, что больше не причинишь ему вреда.

— Я не могу этого сделать после того, что он сделал с тобой.

— Это между ним и мной. Ты не имеешь права вмешиваться. Я больше не ребенок. И ты причинил ему достаточно боли на всю жизнь. Пора это прекратить.

Он поджимает губы, но ничего не говорит.

— Обещай мне, папа.

— Хорошо, я обещаю. А теперь иди сюда, Аннушка.

Я качаю головой.

Крейтон смотрит на меня с тем же страхом, с которым он смотрел, когда я была на вершине скалы.

Только теперь он настолько отчетливее, что я чувствую его вкус с морской солью.