Эшли Дьюал - Свободные (СИ)

В здании есть лифт. В отличие от ободранных стен, он выглядит достаточно новым и чистым. Слежу за тем, как мужчина нажимает на двадцать пятый этаж, и испуганно сглатываю. Что будет дальше? Чего мне ждать? Я вдруг ощущаю себя настолько беспомощной, что хочется разреветься прямо здесь. Однако нечто не позволяет мне сломиться. Не знаю, что именно.

Может, мысли о матери, а, может, мысли о той надежде, в которую она слепо верила.

Дверцы распахиваются. Мужчина обхватывает мой локоть толстыми пальцами и идет вперед, хромая на правую ногу. Надеюсь, это я повредила ее, когда пыталась спастись.

У Болконского нет личного кабинета. У него есть личный этаж. Целый ряд стен снесен под студию, и в центре этой пугающей пустоты притаился длинный стол. На нем лампа. Стопка книг. Позади - шикарный вид на Санкт-Петербург. И первый мой порыв кинуться прямо в окно. Вдруг заметят!

- Как странно, порой, видеть то, чего не видят другие.

Оборачиваюсь.

Валентин Болконский – прекрасно одетый, начесанный и самодовольный – идет ко мне, скрепив руки за спиной. Он не удостаивает меня взглядом. Неожиданно проходит мимо и останавливается только перед стеклянной преградой, отражающей его лицемерное лицо.

- Мы можем видеть всех, кто находится внизу, а они нас - нет.

- Я хочу вернуться домой, - неожиданно твердо произношу я. Понятия не имею, что на меня находит, но я вдруг ощущаю себя сильной.

Болконский удивленно оборачивается.

- Что прости?

- За мной придут!

- За всеми должны были прийти.

- На этот раз вы связались не с тем человеком!

- Ты имеешь в виду Теслера? Хороший был парень.

- Был? – через меня проходит разряд электрического тока. Я непонимающе хмурю лоб и пошатываюсь назад. – Что вы имеете в виду?

- А ты как думаешь? – Валентин садится за стол. Откидывается на сидении и вальяжно пожимает плечами. – Мужчину может испортить лишь одно – женщина.

- Где он? – настаиваю я. – Что вы с ним сделали?

- А что я с ним могу сделать? Благодаря тебе, его жизнь под большим вопросом. Если честно, меня дико злит, когда источник проблем – мои собственные рабочие. А я ведь стараюсь доверять каждому из них, стараюсь платить каждому столько, сколько ему нужно, стараюсь оплачивать реабилитационные процедуры их сестер, покрываю долги их отцов.

- Что? О чем вы говорите?

Валентин вдруг ядовито усмехается.

- Какая глупая ирония. Девушка внезапно позабыла о том, что ни одна бродит по свету. Неужели ты, действительно, считала, что Теслеру нечем рисковать?

- Я не понимаю. – Растеряно морщу лоб. Висок до сих пор жжет от надоедливой раны. – Причем тут его сестра и отец?

- Тебя больше ничего не волнует? Не волнует подруга в камере, смерть моего сына?

Воспоминания о Диме будоражат тело. Я явственно ощущаю укол вины, но пытаюсь не меняться в лице; не показывать слабость. Нарочито спокойно отвечаю:

- Нет. Ничего из этого меня не тревожит.

- И спать хуже ты не станешь?

- Хуже уже некуда.

- Ты интересная девушка, - неожиданно восклицает Болконский и вновь поднимается с кресла. Он неспешно обходит стол и останавливается прямо перед моим носом. – Не страшно?

- А как вы думаете? – дрожащим голосом спрашиваю я.

- Я думаю, что еще никто в этом кабинете не разговаривал со мной в подобном тоне. Ты убила моего сына. Ты…

- Я его не убивала! Он…

Валентин бьет меня по щеке. Я ошеломленно зажмуриваюсь и касаюсь пальцами горящей щеки. Черт! Как же больно!

- Не стоит меня перебивать, Зои. Я – не мой сын. И не Теслер. Я не паду от твоих чар и не куплюсь на твои слова. – Он ждет моего ответа, и я еле заметно киваю. – Я позвал тебя не для разговоров. Я хочу, чтобы ты знала: с этого дня ты будешь находиться здесь, работать на меня. Не хочу врать: вряд ли ты протянешь больше месяца. Но ты ведь Зои Регнер. Ты и так сделала то, чего от тебя никто не ожидал. Поэтому…

Он расставляет руки в сторону и пожимает плечами, мол, кто знает, что будет дальше.

Прикусываю губы. Перед глазами все крутится, и когда меня вновь запихивают в лифт, я еле стою на ногах. Ужас сковывает тело. Приказываю себе не плакать, но то и дело вытираю со щек слезы. Что делать? Черт! Господи, надо срочно уносить отсюда ноги! Но как?

Равнодушный взгляд Болконского так и стоит перед глазами. Он говорил о смерти Димы, как о маленькой проблеме, плохо отразившейся на его бизнесе! Вновь чувствую укол вины, но упрямо встряхиваю головой. Сейчас не это важно.

Беглым взглядом исследую коридор и неожиданно замечаю то, что может спасти нам с блондинкой жизнь. Крепко стискиваю зубы. Мужчина заталкивает меня в камеру, захлопывает дверь, а я улыбаюсь.

- Зои? – голос Сони как прежде слаб. Она не встает, но тянет ко мне вялые руки. – Это ты?

- Да.

- Что случилось? Что Болконский тебе сказал?

- Пожелал удачи.

Девушка явно не понимает, откуда в моем голосе столько сарказма. Она откашливается и привстает на локтях, пытаясь получше вглядеться в мое лицо, а я вздыхаю. Мне больно видеть ее такой. Больно видеть, в кого она превратилась. Шумно выдыхаю и подношусь к девушке.

- Соня, - восклицаю я, хватая ее руки, - я вытащу тебя отсюда!

- Что? – не понимает она. – Но как? Это же невозможно.

- Возможно. Ты лишь должна довериться мне.

- Но что ты задумала?

Прикусываю губы.

Шанс у нас только один. И пусть я умру – но воспользуюсь им.

ГЛАВА 23.

Дело в том, что очень часто выбирать не приходится. Тебя ставят перед фактом, и ты делаешь то, что должен, несмотря на сомнения и на страх.

Когда дверь за мужчиной закрывается, я обещаю Соне спастись. Я знаю, о чем говорю, ведь у меня, действительно, созрел неплохой план. Однако думаю ли я о том, насколько он осуществим? Нет. А почему? Потому что нет ни времени, ни иных вариантов.

Когда за блондинкой приходят, я подрываюсь с матраса. Крепко сжимаю ее руку и шепчу:

- Доверься мне.

Соню трясет. Она вытирает ладонями щеки, выпрямляется, но выглядит такой убитой, что мое сердце предательски сжимается. Зачем они ее уводят? Что они от нее хотят? Я задаю себе вопросы, на которые не желаю слышать ответы. Голова гудит от ужаса. Остаюсь в камере одна, забиваюсь в угол и, наконец, даю волю эмоциям.

- Господи, - срывается с моих губ. Тело горит от холода, и я понятия не имею, как это происходит, но дрожу, одновременно воспламеняясь и злясь. Порывисто смахиваю слезы.

Смотрю в окно, вижу крыши давно-знакомых мне домов и в сотый раз прикусываю губы. Они уже жутко кровоточат и щиплют, и я прикасаюсь к ним пальцами, и обещаю себе больше этого не делать, и опускаю ладонь, и вновь невольно принимаюсь мучить нижнюю губу.