Знаки внимания - Тамара Шатохина

Я решительно вздохнула и уже открыла рот, глядя на него, но меня отвлек шум и звуки женских голосов в соседней комнате — вернулись австриячки. Царапнуло внутри…, и я отвела взгляд. Балконная дверь открылась, одна из них выглянула наружу и увидела нашу компанию и гитару, прислоненную к креслу. А я подумала тоскливо — нет, ну надо же! Как по заказу…

Обе подходили к нам уже с бокалами и бутылкой в руках. Того самого коньяка, что не принял от них Георгий? И с улыбками, само собой — теми самыми. Меня, по-домашнему завернутую в простыню, они вообще, казалось, не видели. А когда Эва только открыла свой рот, папа показал ей, прислонив палец к губам, что нужно говорить тише. И она с готовностью наклонилась и торопливо зашептала ему что-то таким… интимным шепотом. Папа вежливо и отстраненно улыбался, глядя в сторону, а меня охватила тоска-а…

Резкая, лающая немецкая речь, будто из старых кино про войну, заставила вздрогнуть и опять поднять глаза на Георгия. Я поняла только два слова из того, что он сказал Эве — секс и прайс-лист. Она замерла, вскинув на него глаза и ответила так же — резко и коротко. Георгий согласно кивнул, вольготно откинувшись в кресле и это его движение… трудно объяснить… Он словно вышел из тени, раскрывшись и перестав маскироваться под обычного мужчину. Это была та самая непередаваемая грация сильного и опасного зверя — во всем: свободном развороте плеч, руках, легших на подлокотники расслабленно и спокойно, свободно вытянутых длинных ногах, в его уверенном и даже вызывающем взгляде на папу…

Но меня потрясло не это — уже виденное раньше, а взгляд этой женщины на него — она тоже сейчас рассмотрела все это. А я вдруг поняла, что все, что она предпринимала до, было несерьезно. Это действительно было несущественно и неважно, как он и говорил, а «серьезно» наступит только теперь…

Что же он сказал ей — билось у меня в голове, скручивая низ живота сладкой судорогой страха и странного возбуждения. Я сейчас потеряла его или — наоборот? Она отвела глаза, криво улыбнувшись и обе австриячки сразу же ушли. На террасе стало очень тихо, а потом папа спросил:

— Что на тебя нашло?

— Я верну вам эти деньги, — опять напрягся Георгий, подобравшись в кресле, — они, кажется, собирались пробыть здесь еще неделю.

— Ну… — зашевелился и папа, — Бог с ними — деньгами. А что случилось — достали?

— Утомили, — подтвердил Георгий, — но без вас я не имел права попросить их на выход. Вы сейчас можете все отменить, если не согласны.

Они замолчали, а я кашлянула, решив послать все… вдаль и решить, как и собиралась, вопрос очень важный для меня, можно даже сказать — первостепенный:

— Папа, как ты мог? Привезти ее сюда еле живую — в жару и на проходной двор? Сам переезд — уже стресс…

— Стресс. Онко-больным рекомендуют резко менять климат. По возможности, конечно. У нас эта возможность есть — куда уж резче? И здесь нет специализированных медучреждений — онко-клиник, о чем это говорит?

— Что для нее не будет помощи! — вскинулась я.

— Что в них здесь нет острой необходимости, Катя. Такая медицинская специализация хорошо развита там, где она особо востребована. У нашей мамы период ремиссии и хороший прогноз. Я сильно надеюсь, что помощь такого рода не понадобится. А наблюдаться пару раз в год можно и у нас. Квартиру пойдем смотреть завтра, я не собирался оставлять ее здесь.

— У тебя есть?

— У меня нет, Катя, но есть у тебя. Тогда, в телефоне… я убрал сообщение из банка о поступлении средств на твой счет, чтобы ты не нервничала. Она не истратила ни копейки из тех денег, что мы поделили — они были у нее… для тебя. Сейчас мы купим на них маленькую квартирку. Время плохое — сезон, но тут уж… Там останется много — тебе хватит, если что.

— Ага… — пришиблено пробормотала я, — у меня еще Каско там — за Жука, можно не сильно маленькую.

— Купишь Жука, значит, — ответил папа, думая о своем.

— Она собралась умирать? — прошептала я, не веря.

— Нет, но не очень хотела жить, похоже, — так же тихо ответил он.

— Папа, а тот мужчина… вы уже женаты? — что спросила, сама сообразила только после папиного ответа — он понял меня:

— Когда бы мы успели, Катя? Она еще замужем за ним, но это ненадолго — он сам подтолкнет развод.

— Так легко отпустил, нашу маму? — и пожалела, что спросила. Выражение лица у папы стало какое-то… беспомощное, но он быстро стер его.

— Я могу только догадываться, Катюш, он сказал тогда, что она три года почти не вылезала из больниц, — полушепотом объяснил он мне, с тревогой глядя в сторону комнаты, где спала мама. И добавил задумчиво:

— А я теперь уже и не знаю — кто я? Будущий муж или друг, товарищ и брат?

— Дашь повод — будешь враг, и я ее к себе заберу, — отрезала я, а папа уставился на меня изумленным взглядом.

— Ты только что улыбался этой…, а она откровенно клеилась к тебе, это не ясно? Я бы сама тебя придушила! — шипела я, — а она терпела годами…

— «Секс-услуги не входят в прайс-лист нашей гостиницы. Если вы до сих пор не приняли это, как факт, то считайте, что от этого дома вам отказано», — вспоминал папа, закатив глаза, — да тут страсти кипели.

— Пока ты не поймешь, что все очень и очень серьезно, у вас ничего не получится. Она не из-за Наденьки — она просто не выдержала всего этого, — кивнув на номер австриячек, встала я, чтобы уйти спать.

Папа молчал, пока я шла до своей двери, а потом тихо окликнул меня:

— Кать, денег дашь? Потом, не сейчас. Тут наличку рублями не снимешь, нужно будет перекинуть на Мастер Кард в евро. Я потом скажу, сколько мне нужно будет добавить, а пока найду где занять на пару месяцев.

— Конечно, папа.

Они еще долго сидели там и бубнили… бубнили… А я вспоминала романс — точно нигде не слышала его до этого. Неужели сам… после этой ночи? Вспоминал, сопоставлял, решал, представлял себя без меня где-то там — далеко. Пустыми ночами и серыми днями. Может быть, даже решался на это — из-за моих претензий. Но понял, что не сможет или что я в чем-то права и согласился, и решился — нужно меняться.

Меняться ради меня собрался тот самый мужчина, которого только что жрала глазами проклятая австриячка — обладательница ног