Татьяна Белая - Любви все возрасты покорны

Правда, я получил ранение. Шурик потом тащил меня волоком по джунглям. Живы остались чудом. Ранение у меня было не очень тяжелым, но поганым. Когда я очнулся после операции, то доктор мне сказал, что с потенцией у меня все будет в порядке, но детей у меня не будет. Во время операции пришлось меня стерилизовать.

И вот тогда я поверил, что бог есть. Он послал мне сына, как в то время казалось, совсем не вовремя. А судьба-то пишется при рождении человека и богу наперед все известно.

— Лена, я, наверное, очень подробно отвечаю на твои вопросы? Так никакой передачи не хватит.

— Пусть вас это не волнует, — ответила журналистка, — чем больше вы расскажете, тем легче мне будет смонтировать материал. Войдет, конечно, не все, но я планирую сделать о вас не менее двух передач.

— Ну, хорошо. Что еще ты хотела узнать?

— Так самое главное, — пожала плечами журналистка. — Такая любовь была. Но, насколько я знаю, сына вы воспитывали сами. Что же послужило причиной вашего разрыва с Ирой? Она вам изменила?

Наступило некоторое замешательство. Елена увидела, что у Оболенского желваки заходили на скулах. Он недоуменно посмотрел на Люсьену. Видно было, вопрос застал его врасплох. Некоторое время Стас молчал. Потом неожиданно встал и заходил по комнате. Журналистка заволновалась. Она была уже готова махнуть оператору, чтобы не снимал. Но Оболенский вновь сел на стул и с горечью спросил:

— Разве она об этом не рассказала? — он вновь бросил на Люсьену недоуменный и злой взгляд. — Моя Иришка погибла при пожаре в детском саду, где работала воспитателем. Она до последнего пыталась спасти ребятишек. И на глазах у сына вывалилась из окна, объятая пламенем. Юра все это видел. И долгое время не мог говорить. Это случилось через три года после моего возвращения из армии. Юре исполнилось уже шесть лет. И с этого времени мы жили с ним одни без мамы, — добавил он хмуро.

Съемка на некоторое время была все-таки приостановлена. Лена расстроилась, что первый день скомкан. Во время перерыва она упрекнула Люсьену в том, что та не предупредила о трагедии в семье Оболенского. И поставила журналистку в неловкое положение. Но Люся ответила, что в этом случае разговора о первой любви Стаса вообще бы не получилось. И Елене пришлось с этим согласиться. Конечно, она побоялась бы бередить у человека старые раны.

Через некоторое время диалог продолжился. Отступать было некуда, и журналистка уже не могла обойти тему потери Оболенским его жены.

— Скажите, Станислав, как вы решились оставить шестилетнего ребенка с собой, после гибели его матери? — спросила Елена, когда камера вновь была включена.

— Конечно, я мог бы отправить его к бабушке в Анапу. Он был бы и ухожен, и накормлен, и обласкан. А вот кто бы вырос из моего сына? Отец мой в то время был уже тяжело болен и вскоре, его не стало. Мама у меня очень мягкий и добрый человек. Она бы вырастила из внука тепличное растение. И потом он был частичкой моей Иринки. Хотя фактурой своей, ростом, голосом, шевелюрой, он копия меня, но черты лица больше Иришкины.

— Ну, Станислав Георгиевич, вам впору еще один орден давать. Не каждый мужчина решится на такое, — заметила Лена.

— Мне всегда странно слышать подобные слова из уст женщины, — с легкой усмешкой ответил Оболенский. — Большинство наших женщин работают. После работы с огромными сумками они летят домой. Именно летят, несмотря на тяжелую ношу, потому что там дети и муж на диване, который очень устал и жрать хочет. А если муж алкаш? Или мужа нет, а дети ждут маму? И крутится она, родимая, так всю жизнь. Дети подросли, внуков подкинут.

Вкусив всю прелесть такой жизни, когда сам и за маму, и за папу, я просто преклоняюсь перед нашими женщинами. В 23 года я много, что умел делать — починить любой прибор, построить баню, освежевать убитого зверя и прочие мужские дела. Но никогда не задумывался, что стирать, варить, делать уборку в доме, такая нудная и тяжелая работа, которая никогда не кончается. Я мужик не слезливый, но когда гречневая каша, которую так любил мой сын, в очередной раз пригорела, у меня потекли слезы. Люсьена приходит, а я натурально реву. Моим друзьям Люсьене и Шуре, я по гроб жизни обязан за помощь.

А сын у меня на все руки мастер, — с гордостью произнес Стас. — Юрась очень рано стал самостоятельным, не боялся оставаться в доме один, когда я уезжал в командировку. А приготовить еду, благодаря Люсе, научился еще раньше меня. Готовит так, что может шеф-поваром в элитном ресторане работать.

Что касается вручения мне ордена за этот "подвиг" — воспитание сына, то давай снова сделаем перерыв, — предложил он журналистке, — и я кое-что расскажу тебе не на камеру.

Лена с Оболенским сидели на лоджии, пили кофе и беседовали.

— Я хочу рассказать, кем для меня была Иринка и, что со мной было, когда она погибла, — начал Стас. — В старших классах я уже все свои жизненные планы строил только для нас, а не для себя одного. Мы мечтали, что поедем в Москву, я поступлю в институт Международных Отношений, а Ира, в институт Иностранных Языков. Я обещал ей показать весь мир и сделать ее счастливой.

Но первое, что у меня лихо получилось сделать, — усмехнулся он, — это ребенка. Значит, планы надо было менять. Тогда я решил поступить на заочное отделение Тюменского Индустриального института и учиться на нефтяника. И опять я обещал своей любимой, что быстро сделаю карьеру, заработаю много денег, и она будет у меня королевой. Я не обманывал Иринку, я хотел жить для нее и видеть ее счастливой.

Но, что ей пришлось пережить из-за меня? — с болью в голосе, продолжал мужчина свое повествование. — Сначала беременность, сплетни, истерики матери, крушение задуманных планов. Потом ждать меня два года. А когда я вернулся, то решил, что должен закончить институт, как можно быстрее. Учился экстерном и через два с половиной года уже вышел на диплом.

Что это было для жены? — с грустью спросил Стас. — Приходил с работы, ужинал, и до полночи сидел над учебниками, контрольными, курсовыми. Много она меня видела? И все уже, казалось, шло к счастливому завершению. Диплом, считай, был уже в кармане, я занимал довольно высокую должность и прилично зарабатывал. И вдруг, эта трагедия. Для меня рухнуло небо, — произнес Оболенский тихим, глухим тоном, глядя куда-то поверх Лениной головы.

Журналистка видела, что его взгляд обращен, как бы внутрь себя. Видимо трагические события более, чем тридцатилетней давности, до сих пор болью отдавались в его душе. Она хотела остановить его, но Стас немного прикрыл глаза и продолжил свою исповедь:

— Некоторое время я был в ступоре, не осознавал, что Ира погибла, и ни на что не реагировал. Только на кладбище я понял, что Иринки больше нет. Ко мне вернулись кое-какие проблески сознания, и я вдруг представил, что она лежит в этом тесном ящике, и сейчас ее засыплют землей. И со мной случилась истерика. Я этого не помню, но говорят, что я бился головой и орал, что она боится закрытого пространства. В таком состоянии силы у человека удесетеряются, и со мной никто не мог справиться, пока Шура буквально не вырубил меня боевым приемом. На поминках я не был, мне вызвали скорую, обкололи успокоительным и снотворным.