Неподходящая - Юлия Резник

– Не такая уж и бедная. У нас хорошие зарплаты, мам, – я прохожу мимо, отодвигаю отца, чтобы чмокнуть мать в лоб. А сам тревожно вглядываюсь ей в глаза, опасаясь, как бы я не упустил чего важного. Но в ее взгляде царят абсолютная безмятежность и любовь. Он сверкает даже ярче нескромных размеров бриллиантов, которые отец подогнал маме на очередной праздник.

– Так ты ее взял? Как хорошо!

– Да? – скептически поджимаю губы.

– Ну, конечно! У тебя под крылом девочке будет полегче. А всем спокойнее. Глядишь, и сплетни улягутся. Нашим только дай кому-нибудь перемыть кости.

– А не надо давать повода, – бурчит отец, не подумав. Я закусываю щеку, наблюдая за тем, как мать, чуть сощурившись, медленно к нему поворачивается:

– Все мы ошибаемся, Ваха. Молодость – это время, когда можно запросто наломать дров. Она была влюблена.

– Ладно, проехали, – миролюбиво замечает отец.

Люблю наблюдать за тем, как он ради матери учится придерживать свой язык и крутой нрав. Говорят, люди не меняются, но мои родители доказывают, что это утверждение – полная чушь.

– Ну почему же? Хочешь сказать, если бы наша Ами вышла замуж без твоего благословения, а потом развелась, ты бы от нее отвернулся?

– Конечно, нет! Моя дочь ни за что бы не сделала такой глупости! – натурально оскорбляется батя.

– А если бы вытворила?! – стоит на своем мать.

Посмеиваясь про себя, отодвигаю для нее стул. Отец стоит, растерянно сжимая и разжимая кулаки, и, надо признать, это довольно редкое зрелище. Если кто и может застать его врасплох, или припереть к стенке, то только мама.

– Дочь, что бы ни сделала, всегда останется моей дочерью.

– Правильный ответ, бать, – тихонько посмеиваюсь я, проходя на свое место. У отца в это время едва ли дым из ушей не валит. Я прямо чувствую, как он кипит, усмиряя разгорающийся внутри пожар ради сохранения мира в семье. И ведь получается! На лицо матери возвращается улыбка. А когда она все-таки опускается на свой стул, ее пальцы тут же находят отцовскую руку…

– Хорошим девочкам сейчас сложно приходится. Что им делать, если у парней их возраста на уме один бизнес?

О-о-о, черт. Начинается. Мне всего двадцать четыре. И не то чтобы меня принуждали жениться. Но эти разговоры действительно возникают все чаще. Пока будто вскользь, но меня даже это всерьез напрягает, потому что мне совсем не до этого. Я не нагулялся. А догуливать в браке, как это делал отец, я не хочу. Если уж жениться, то раз и навсегда. По любви, и все такое… Нет более печальной истории, чем двое абсолютно чужих друг другу людей, живущих под одной крышей.

– Кто-то должен этим заниматься. Что там с застрявшим контейнеровозом? – отец благоразумно переключается на дела, чтобы закрыть предыдущую тему. Но если вдуматься, этим он лишь подтверждает слова матери. Она, конечно, тут же ловит его на этом. И с намеком закатывает глаза, пока батя делает вид, что не догнал, насколько неуклюжей оказалась его попытка сгладить ситуацию.

Я опускаю голову, чтобы не заржать. И прикусив щеку, с легкостью подхватываю новую тему. Говорю четко, как есть. Не увиливая, но и не делая из случившейся какой-то трагедии. О делах мы с отцом разговариваем на равных, даже если мой отдел накосячил. И тут Лейла, конечно, права. Хрен бы я мог себе это позволить, если бы я работал на левого дядю. Впрочем, мое детство прошло в порту. И ее обвинения в том, что я заполучил свою должность исключительно по блату – бред сивой кобылы – ни больше ни меньше. Работу порта я знаю от и до в мельчайших подробностях. В свое время мне удалось поработать на совершенно разных позициях, в зависимости от того, что было мне интересно. Именно это и позволяет мне не только успешно руководить юридической службой, но и претендовать на кресло генерального, когда отец захочет уйти на пенсию.

Так какого черта я до сих пор вспоминаю ее предъявы? С чего вдруг, казалось бы? Я-то знаю правду. Но вот ведь – меня буквально преследуют ее горящие праведным огнем глаза… В них было столько агрессии, вызова и презрения, что это так легко хрен забудешь.

Определенно, ее испортили. Или не научили. Или научили, но не тому.

В конечном счете прихожу к выводу, что в воспитании Лейлы Саттаровой изначально был допущен какой-то промах. Как ей только в голову пришло так говорить с мужчиной? Не с подружкой. Не с однокурсником. А с мужчиной, который привык, что последнее слово остается за ним! Мужчиной, который одним росчерком шариковой ручки мог поставить крест на ее карьерных амбициях…И не только.

Понимает ли она, какую реакцию вызывает ее ершистость? Не у меня, нет. Мне хватает ума мыслить шире. Но ведь у любого другого воспитанного в наших традициях мужика непокорная женщина вызовет лишь желание подчинить ее и сломать. Глупая баба! Сама лезет на рожон, как будто напрочь забыв, в каком мы живем мире.

– Господи, ну хоть за ужином мы можем не говорить о работе? – не выдерживает мама.

– Прости, мам. Мы, и правда, увлеклись. Ами, ты не лопнешь? Это уже третий пирожок.

– Первый. Два других съел Георгий, – Ами вытаскивает из-под стола плюшевого кота. – Смотри, какое у него пузо.

– Похоже, Георгий тоже на наборе массы, – фыркает отец.

– А кто еще? Ты? – мама щупает мою бицуху. – По-моему, тебе уже хватит. Если ты, конечно, не готовишься к соревнованиям Мистер Олимпия.

– Не уверен, что такие еще проводят, – хмыкаю я.

Может, я и правда перекачался, но проблема в том, что спортзал – единственное место, где отступает моя тревога, и где я не ловлю панических атак. Пять лет они не дают мне жизни, пять гребаных лет, что прошли со дня моего похищения. Таким оригинальным способом отца пытались принудить сделать наш порт крупным хабом для контрабандистов. Он не согласился. За что я огреб, прежде чем батя нашел и освободил меня из плена. Огреб не столько физически, сколько морально. Да блядь, кого я обманываю? По правде говоря, я сломался в том гребаном подвале. После первой же угрозы быть выебанным куском валяющейся здесь же, на земляном полу, пластиковой трубы. В